Сильные руки подхватили ее невесомое тело, и она взмыла вдруг в воздух, подумав, что уже умерла и душа отлетела к небесам. Но даже сквозь туман видно, что никуда она не летит, лишь слегка приподнялась над землей – это Шоданхо взвалил ее на свое могучее плечо и уносит куда-то. “Эй, куда вы меня тащите?” – хотела она крикнуть, но ни звука издать не смогла. Шоданхо принес ее в партизанскую хижину, Аламанда вновь на миг очутилась в воздухе и упала на постель.
Теперь, лежа на кровати, Аламанда начала понимать, что происходит. В страхе перед тем, что ее ожидает, стала она сопротивляться, но силы не успели к ней вернуться. Чем дальше, тем больше слабела она – будто приросла к кровати, ни рукой ни ногой не шевельнуть.
Ничего не могла поделать Аламанда, когда Шоданхо начал расстегивать ей платье, и сдалась окончательно, в бессильной ярости. Шоданхо сорвал с нее платье и швырнул на край кровати. Он продолжал свое дело с нечеловеческим спокойствием, и когда Аламанда осталась нагой и пальцы Шоданхо, огрубевшие за годы войны, все в рубцах от шрапнели, забегали по ее телу, ей стало гадко.
Шоданхо что-то говорил, но слов было не разобрать, и теперь он не просто ощупывал ее, а мял, будто хотел разорвать на куски. Шоданхо до боли стиснул ей грудь, и Аламанда чуть не взвыла; он ощупывал все ее тело, раздвигал ей бедра, мусолил ее слюнявыми губами. Хотелось уже не просто выть, а горло себе перерезать – и конец мучениям. Сколько это длилось, неизвестно – полчаса, час, день, семь лет, восемь веков? – Аламанда помнила лишь, как Шоданхо сбросил с себя одежду и бесцеремонно встал у кровати голый.
С минуту он тискал ей грудь, а потом навалился, стал осыпать мерзкими быстрыми поцелуйчиками и, не теряя времени даром, вошел в нее. Его лицо маячило перед ней блеклым пятном, и меж тем он разрывал ее изнутри. Она заплакала, даже не почувствовав, потекли из глаз слезы или нет. Все не кончалась мука – казалось, еще восемь веков прошло. Не в силах больше открыть глаза, она лишь чувствовала, как оскверняют ее тело. А потом потеряла сознание – или думала, что потеряла, все чувства просто-напросто отключились – возможно, по ее же воле. Наконец Шоданхо отпустил ее и перекатился набок, а Аламанда осталась все в той же позе – навзничь, нагая, будто прикованная к кровати.
Шоданхо лежал с ней рядом, дышал все глубже и ровнее – наверное, уснул. Схватить бы нож и зарезать спящего, да сил нет. Или сунуть в рот ему гранату. Или затолкать его в пушку вместо ядра и пальнуть в океан. Но Шоданхо не спал. Он встал и заговорил, и на этот раз слова были ей понятны:
– Если тебе только и нужно поиграть с мужчиной, а потом выбросить, как презренный сор, – со мной этот номер не пройдет, Аламанда. В любой схватке я побеждаю, и схватка с тобой – не исключение.
Его холодные, презрительные слова ранили, как шипы, но ничего не могла вымолвить в ответ Аламанда, лишь глядела сквозь мутную пелену, как Шоданхо встает с постели, собирает одежду.
Шоданхо оделся, одел и девушку, сказал, что пора выбираться из джунглей и возвращаться домой. Теперь, когда Аламанда была одета, со стороны казалось, будто ничего и не случилось. Но прежняя острота восприятия к ней пока не вернулась – неизвестный яд до конца не выветрился. Она лишь помнила, что все началось после того, как она выпила сок.
Шоданхо поднял ее с кровати, и снова она будто взлетела. На этот раз он не взваливал ее на плечо, а взял мускулистыми руками поперек тела и понес, как в былые времена носил пушку, как однажды после битвы с голландцами нес в безопасное место раненого товарища. С Аламандой на руках вышел он из партизанской хижины и направился к грузовику. Положив ее рядом с собой на сиденье, повел машину по грунтовой дороге сквозь густую тьму джунглей.
И привез наконец девушку домой. Дороги назад Аламанда не помнила, помнила лишь длинный, тускло освещенный туннель. Шоданхо выбрался из грузовика с Аламандой на руках, и навстречу ему вышла Деви Аю, помогла занести девушку в комнату. Ее положили на кровать, и Деви Аю спросила, что случилось. Шоданхо как ни в чем не бывало ответил:
– Подумаешь, укачало в машине.
– Все оттого, что ты взял ее силой, Шоданхо, – ответила Деви Аю. Слова ей не понадобились, чутье опытной женщины подсказало, что произошло. – Только не обольщайся – одна победа ничего не решает.
Аламанду оставили в комнате одну, и впервые за все время по ее щекам покатились слезы, а потом в глазах потемнело и она потеряла сознание.
9
Утром, когда Аламанда пришла в себя, первая мысль ее была о Кливоне – она уже знала, что для нее с возлюбленным все кончено.
В тот день ей казалось, что она обречена, – она не жалела о том, что произошло, смирилась, но все равно считала себя обреченной. Она решила написать любимому письмо вдогонку за тем, с фотографиями, – рассказать, что с ней случилось, только не писать, как она, забывшись, играла с огнем и как Шоданхо ее изнасиловал. Рассказать, что спала с Шоданхо, – и все. Она стыдилась себя, но сожалела лишь о том, что потеряла возлюбленного, и пусть она знала, что Кливон простит ее, она больше не хотела его видеть. Она все еще любит его, но солжет, что без ума от Шоданхо. Напишет, что покидает старого возлюбленного ради нового. И попросит прощения. В тот же день написала она письмо, сунула в конверт с маркой и бросила в почтовый ящик.
Осталось разобраться с Шоданхо, придумать для него месть – ее бы воля, заколола его кинжалом. И, отправив письмо Кливону, Аламанда пошла в штаб, где часовой на посту почему-то ей козырнул, и, как недавно Маман Генденг, ворвалась без стука к Шоданхо в кабинет. Шоданхо сидел за рабочим столом с двумя снимками Аламанды в руке, а остальные восемь разложил на столе. Застигнутый врасплох, кинулся он прятать фотографии, но Аламанда знаком остановила его. И, подбоченясь, встала перед Шоданхо.
– Знаю теперь, чем вы занимались на вашей партизанской войне, – начала Аламанда, а Шоданхо смотрел на нее виновато, будто пес нашкодивший. – И вы обязаны на мне жениться, только на любовь мою не надейтесь. Или я наложу на себя руки, а перед этим расскажу всему городу, что вы со мной сотворили.
– Я женюсь на тебе, Аламанда.
– Вот и прекрасно. Тогда к свадьбе готовьтесь сами. – И, ни слова не добавив, Аламанда ушла.
Спустя неделю их свадьбу уже обсуждал весь город – она сделалась предметом споров, догадок, шуток, однако сюрпризом не стала, ведь жители Халимунды давно привыкли ко всему. Иные даже веско заявляли, что прекрасней пары, чем Шоданхо с Аламандой, на свете нет и не было никогда: красавица-дочь самой уважаемой в городе проститутки и революционер, бывший главнокомандующий, – что может быть лучше? Кое-кто даже говорил, что Шоданхо – более подходящая партия для Аламанды, чем этот бузотер Кливон, и у девчонки ума хватило это понять.
Зато у Кливона друзей в городе было не счесть: и рыбаки, с которыми выходил он в море, помогал тянуть сети, чинить дырявые лодки и барахлившие навесные моторы, а взамен получал с каждого улова пакет рыбы; и батраки на фермах – в то время многие жители окраин батрачили, батрачил и Кливон, а на отдыхе развлекал товарищей невероятными идеями, что рождались в его блестящем уме; и девушки, что любили Кливона и до сих пор не остыли – и пусть каждую из них он когда-то бросил, променял на другую, зла на него никто не держал, а любили его как прежде; и друзья детства, товарищи по играм, с которыми он вместе купался в море, ловил птиц, собирал дрова и травы на продажу богачам – всех опечалила новость, что Аламанда променяла их друга на Шоданхо. Но никто не стал соваться в дела Аламанды, а болит или не болит у Кливона сердце – его забота.
