Когда он проснулся, уже стемнело; девушка сидела на топчане, обняв колени и дрожа от холода. Рубашка едва прикрывала ей плечи. Кливон дал ей кукурузной каши прямо из горшка – заветрившиеся остатки завтрака, – и девушка набросилась на еду. Кливон сидел рядом и наблюдал за ней с пристальным вниманием, как ребенок. Девушка ела, будто не замечая его. Посмотреть на нее – и не скажешь, что совсем недавно она пережила ужас; а может, она успела забыть, что с ней случилось. Теперь Кливон заметил, что волосы у нее мягкие как шелк, глаза пронзительные, точеный носик, а губы тонкие.
– Как тебя зовут? – спросил он.
Девушка не ответила, лишь молча задвинула пустой горшок под топчан и выпрямилась, глядя на Кливона застенчиво, словно юная девственница. Рука ее коснулась руки Кливона с нежностью, влюбленно. Кливон вздрогнул, и не успел он сообразить, что происходит, как девушка кинулась к нему, повалила на топчан, стиснула в объятиях и набросилась на него с жаркими поцелуями. Кливон сначала яростно отбивался, но вдруг застыл в нерешительности, подняв руки, будто перед расстрельной командой. А когда девушка стянула с него рубашку и прильнула к его груди маленькими крепкими грудками, волшебное тепло накрыло его. Вновь жадно заструилась по жилам горячая кровь, стал он отвечать на объятия и поцелуи, снял брюки.
В любви девушка оказалась ненасытной – и в голову не придет, что ее жестоко изнасиловали пятеро. Кливон и сам забыл о том, что случилось; крепко обняв девушку, положил ее на топчан, сам оказавшись сверху, и жар исходил от их нагих тел. На узком ложе любили они друг друга страстно, вздрагивая, кренясь и раскачиваясь, словно лодка в шторм.
После любви Кливон вдруг вспомнил, что не знает, кто эта девушка, а девушка не знает, кто он. Так и лежали они на топчане в обнимку, без сил. Кливон снова спросил: “Как тебя зовут?” Но и в этот раз девушка не ответила, лишь улыбнулась, пробормотала что-то бессвязное, точно в бреду, и, закрыв глаза, сладко заснула, тихонько посапывая.
– Это Иса Бетина, – рассказал вскоре Кливону один нищий, – все ее так зовут.
– Откуда она взялась?
– Ее подобрали неделю назад у дороги и с тех пор насиловали скопом почти каждый день, пока ты одного не прикончил, – продолжал бродяга. – У нее с головой не все в порядке.
Так вот оно что! И представить страшно, что сказали бы его друзья, узнай они, что он связался с дурочкой. Но наперекор рассудку, повинуясь неясному порыву, первым делом повел он девушку к морю и отмыл хорошенько, приодел в вещи, украденные у матери с бельевой веревки. И стали они жить в его картонной лачуге со старым топчаном – на нем кололи камнем грецкие орехи, на нем спали и любили друг друга подле печки, грубо сложенной из кирпичей, с одним-единственным горшком. Что сталось с ее обидчиками, они так и не узнали, хоть первое время Кливон и опасался, как бы те не пришли мстить. Но с тех пор как Иса Бетина поселилась у Кливона, все открыто признали их парой и никто больше не смел ее обидеть.
Кливон уже не помнил, из-за чего сделался бродягой. Он больше не искал обездоленных, не изводил себя попытками забыть малютку Аламанду – теперь он понял, что нет лучше средства от неразделенной любви, чем новая любовь. А беспорядочная жизнь – полуголодная, полубездомная – вовсе не делала его несчастным, а была ему по душе. Вновь познал он радости цветущей любви, и все благодаря Исе Бетине, отвечавшей на его страсть с тем же жаром, и оба забывали, в каком убожестве живут. В любовной горячке никто бы не догадался, что Иса Бетина дурочка. А Кливон, пусть и не знал, кто она и откуда, пообещал ей: “Когда-нибудь женюсь на тебе”. Дни они проводили в праздности – ласкали друг друга сутками, с перерывами на еду и сон. Ложем любви служил им старый топчан, и их ночные стоны пробуждали и возбуждали соседей. Все им завидовали, но понимали, у юной парочки медовый месяц, – и так продолжалось неделя за неделей.
Однажды ночью, в разгар их ласк, выползла из-за кучи мусора змея и укусила Ису Бетину в большой палец ноги. В пылу страсти девушка даже не вскрикнула, пока оба не достигли небывалого пика наслаждения. А после настал конец их безоблачному счастью. Излив семя, повалился Кливон на топчан и услышал стон девушки. Он решил, что она не насытилась любовью, но сразу все понял, увидев, как на глазах синеет ее нога. Время было упущено – Ису Бетину укусила кобра, девушка умерла, и на ее нагом теле еще блестел любовный пот.
Соседи, уставшие от ночных воплей, сочли это несчастье наказанием за их легковесные чувства. Труп девушки Кливон отнес могильщику Камино и попросил похоронить ее, как хоронят благочестивых прихожан. За гробом шли всего двое, могильщик и Кливон в украденном парадном костюме. “Она жила лишь для того, чтобы делать меня счастливым”, – сказал он, рыдая.
На седьмой день траура он исчез, а перед этим сжег свою хижину, и огонь едва не переметнулся на ближние картонные лачуги, но сбежались соседи и залили пламя водой из сточной канавы. Кливон, обезумев, кидался в людей собачьим пометом, бил камнями уличные фонари. Он будто с цепи сорвался. Набрав булыжников размером с кулак, перебил все витрины булочных вдоль улицы Свободы, и продавщицы визжали от страха. Отобрал у почтальона велосипед, а самого почтальона сшиб с ног, и письма разлетелись по земле. Убил трех собак у хозяев-богачей, проколол шины у автомобилей на стоянке перед кинотеатром, сжег будку постового. К делу быстро подключилась полиция, и Кливона взяли без боя, когда он пытался снести городскую стену.
Когда его схватили, людям было все равно, отдадут его под суд или нет. В камере-одиночке Кливон мало-помалу пришел в себя. Слышно его было только по ночам – разговаривал во сне, звал в бреду Ису Бетину, заглушая вой диких собак и любовные песни котов. Новость о парне, из-за несчастной любви угодившем в кутузку, докатилась и до матери Кливона. Продержали его семь месяцев, пока не пришла Мина и не взяла его на поруки. И потащила Кливона домой, как сердитая мать малыша, заигравшегося в хлеву. “Неужто для тебя свет клином сошелся на женской любви?” – ворчала она, купая сына в ванне, точно маленького.
Дом совсем не изменился. Мебель, вещи – все на местах. Чтобы разогнать тоску, стал Кливон читать бульварные романы и книжки про любовь со счастливым концом, подарки прежних подруг, – но ничего не помогало. Перечитывал он и старые любовные письма, но лишь глубже погружался в отчаяние. Время будто повернуло вспять – та же печаль и боль. Попытался разыскать старых друзей – женатых, с детьми, – чтобы те с ним поделились своим счастьем. Навещал былых подруг – многие тоже повыходили замуж, а кое-кто успел развестись; трех-четырех затащил он в постель, чтобы хоть немного согреться любовью, но лишь сильней горевал по Исе Бетине.
– Ну и ступай обратно на улицу, – махнула рукой мать. – Может, встретишь там новую любовь.
– Так и сделаю, – ответил Кливон.
Он уже навел порядок в вещах – пусть ждут его, если он когда-нибудь вернется. Собрал книги – с пола, со стола, с кровати, – разложил по картонным коробкам и сдвинул в угол. Аккуратно развесил в шкафу одежду, унес старую гитару, убрал пластинки. Даже бритву и зубную щетку спрятал в ящик. Лишь шапка, подарок товарища Салима, осталась на столе – ее он собирался надеть. Глянул Кливон на себя в зеркало. За годы лишений он похудел, лицо осунулось, огонек в глазах потух. Нестриженые волосы курчавились. Стоя перед зеркалом и поглядывая на шапку, он думал: правду ли сказал коммунист, что в России все рабочие в таких ходят?
