– Сталин меня задержал на три месяца, – продолжал товарищ Салим, – на перепромывку мозгов.
Но он уже сделался одержим революцией. Когда из Москвы его отпустили на родину, он вернулся в Сингапур, полный решимости эту идею осуществить – пусть даже в одиночку, по-партизански. Но, как выяснилось, революция уже произошла и успела потерпеть поражение. Колониальные власти распустили компартию и запретили ее деятельность. Почти все организаторы оказались за решеткой или в Бовен-Дшуле. И, что самое обидное, Коминтерн все-таки поддержал революцию, но с большим опозданием.
– Меня снова перебросили в Москву, – продолжал Салим, – на учебу.
Еще не поздно устроить новую революцию, объяснял он, и на этот раз шансов на успех больше. Дошли до него дурные вести, что кое-кто из коммунистов, брошенных в Бовен-Дигул, сдался, переметнулся на сторону колониального правительства. Тех же, кто не изменил убеждениям, сослали совсем в глухие места, рассадник малярии.
Он встал, собираясь пойти в уборную, и Кливон подскочил к нему, накинул на него саронг:
– Мама крик поднимет, если увидит вас голым.
Товарищ Салим, хоть и дал себя прикрыть, все-таки возразил:
– Теперь уж все равно, завтра она меня увидит и голым, и мертвым.
Разговор они продолжали уже на веранде, товарищ Салим так и остался в одном саронге. Отсюда открывалась бескрайняя темная ширь океана, тут и там светили вдалеке фонари рыбаков, тихо плескались волны. Мальчик спросил, какова цель коммунистов, и товарищ Салим ответил: “Рай”. Ровно в полночь пронесся мимо грузовик с солдатами КНИЛ, но те не заметили пару на темной веранде.
– Мир меняется, – сказал товарищ Салим. – Сотни лет европейцы заправляли половиной земного шара, всюду были их колонии; все, что плохо лежало, прибирали они к рукам – и богатели. Но только не Германия с Японией – эти остались ни с чем. Вот причина войны, войны между ненасытными государствами. (Товарищ Салим спросил, не найдется ли закурить, и Кливон сбегал в комнату за табаком.) Здешние жители – жалкие горемыки, несчастней не придумаешь. Столько лет прожили под пятой у раджей, выслушивали ложь королей, и вдруг пришли европейцы и не поняли, насколько почтительность, даже раболепие в крови у яванцев. Крестьян заставляли гнуть спину и почти весь урожай отдавать колониальным властям, а они до сих пор кланяются на улице встречным девушкам-голландкам. Коммунизм родился из светлой мечты, никогда уже в мире ничего подобного не придумают, – что не должно быть дармоедов, тех, кто набивает брюхо, пока другие надрываются и голодают.
Кливон спросил, поможет ли революция эту мечту осуществить.
– Это правда, – ответил товарищ Салим, – что у угнетенных есть лишь один способ сопротивления – буйствовать. И вот что я тебе скажу: революция – всего-навсего коллективное буйство с одной партией во главе.
По его словам, единственная причина бунта коммунистов – в невозможности мирных переговоров с буржуазией. Никогда не сдадутся они без боя, не станут делиться богатством и ни за что не откажутся от сытой жизни. Уступать они не желают – кто же тогда станет их обстирывать, приносить им кофе, чинить машины, собирать для них какао-бобы? При коммунизме у каждого есть право на отдых и все при этом обязаны трудиться.
– Буржуям это не по нутру, и единственный выход – революция.
Из-за границы Салим вернулся за несколько дней до праздника независимости. Республике исполняется три года, а от голландцев так и не избавились. Хуже того, республика проиграла все войны и переговоры, сохранив за собой лишь клочок территории. Встретился он со своим старым другом, президентом, и тот первым делом попросил:
– Помоги нам навести в стране порядок и устроить революцию.
– Да, это мой долг. Ik kom hier om orde te scheppen, – ответил Салим по-голландски. “Я приехал сюда навести порядок”.
Главный источник хаоса, по его мнению, – сам президент, да вице-президент, да чиновники, да партийцы.
– Торговали людьми, как рабами, во время японской оккупации, а теперь распродают землю голландцам, – говорил Салим.
Теперь он доверял только компартии Индонезии. Коммунисты принимали его открыто, хоть он и сразу понял, что те допустили ряд крупных стратегических ошибок. Он хотел направить борьбу в иное русло, и коммунисты полностью доверились ему – спасителю, только что из Москвы. Через месяц после его приезда наконец вспыхнул мятеж в Мадиуне – бесспорно, дело рук коммунистов. Бунт начался без него, но Салим вскоре подоспел поддержать повстанцев. Революция захлебнулась спустя неделю, а Салим пустился в бега.
– И вот я здесь, жду, когда мне выроют могилу.
– Вы уже прошли немалый путь, – сказал Кливон. – Еще не поздно бежать, если захотите.
– Я пережил две революции, и обе провалились; теперь я понял, чего я стою, – с горечью сказал Салим. – Пришло мне время умереть. Даже если сбегу, все равно от судьбы не скрыться.
Смысл этих рассуждений остался Кливону непонятен.
– Но если вы умрете, то всему конец.
Товарищ Салим прищурился, подставил лицо ночному ветерку.
– Теперь твоя очередь, товарищ.
Товарищ Салим признался, что не считает себя последовательным марксистом и до конца не разобрался в учении о классовой борьбе, но убежден, что с несправедливостью надо бороться всеми возможными средствами. Марксистов в стране у нас нет, говорил он, зато есть голодный люд, который за гроши надрывается, кланяется в ноги каждому господину и знает одно: единственный путь к свободе – восстание. Вдумайся, продолжал он, на сахарных заводах при плантациях сахарного тростника трудятся тысячи рабочих. Гнут спину круглый год, а у плантаторов есть и выходные, и виллы в предгорьях. Рабочие живут от получки до получки, а хозяева гребут деньги лопатой. То же и на чайных плантациях. Это единственная причина для революции, и лишь один марксистский лозунг должны мы хранить в сердцах: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”
Когда вдалеке прокричал петух, разговор прервался и в воздухе словно повеяло смертью. Товарищ Салим молча застыл в кресле, будто уже умер до срока. Он не уснул, а, напротив, напряженно бодрствовал, ждал своей последней зари.
– Как набожные люди верят, что попадут в рай, так и я, истинный коммунист, не боюсь смерти, – произнес он тихо, еле слышно.
– Вы верите в Бога? – осторожно спросил Кливон.
– Не все ли равно, – ответил Салим. – Не мужское это дело – раздумывать, есть Бог или нет, тем более когда на твоих глазах люди наступают друг другу на горло.
– Значит, вы попадете в ад.
– Уж лучше ад, ведь я всю жизнь боролся за то, чтобы искоренить всякое угнетение человека человеком. – Салим продолжал: – Я считаю, что истинный ад здесь, на земле, и наша задача – своими руками сотворить рай.
Настало его последнее утро, и, как и предсказывал товарищ Салим, вдруг ворвались солдаты армии республики во главе с капитаном, чтобы предать его смерти. Пришли они бесшумно, в штатском, потому что Халимунда была на территории, занятой КНИЛ. Бойцы окружили Салима, мирно сидевшего на веранде с Кливоном.
