Деви Аю чмокнула его в щеку и ответила:
– Жена ложится в постель добровольно, а проститутка трудится за деньги. Дело в том, что бесплатный секс мне не в радость.
До рассвета любили они друг друга, жарко и страстно, как влюбленные после долгой разлуки. А утром, обнаженные, накинув на плечи одно одеяло на двоих, охлаждались на крыльце. В апельсиновых ветвях гомонили воробьи, перепархивали на край крыши. Солнце взошло из ложбинки меж гор Ma Иянг и Ma Гедика и припекало все сильней.
Халимунда потихоньку просыпалась. Встречая новый день, скинули любовники одеяло, залезли в большую японскую ванну и долго нежились в горячей воде, потом оделись. И Деви Аю, как всегда взяв рикшу-бечака, поехала домой, к дочкам. А Маман Генденг стал готовиться к новому дню.
Мамаша Калонг подала ему завтрак: желтый рис с грибами и перепелиными яйцами, свежими, только что с рынка. Маман Генденг снова спросил, кто здесь первый силач. “Потому что двум шишкам в одном городе тесно”, – объяснил он. Верно, кивнула мамаша Калонг. И ответила: есть тут один, на автовокзале, по прозванию Эди Идиот, – и армию, и полицию в страхе держит, на своем веку убил больше людей, чем любой из легендарных воинов, а все городские бандиты, воры и пираты у него на побегушках. И о Мамане Генденге он наверняка уже знает – преманы из борделя рассказали. В разгар дня, когда Маман Генденг пришел на автовокзал, Эди Идиот восседал в кресле-качалке красного дерева.
– Сдавайся, – сказал ему Маман Генденг, – или будем драться не на жизнь, а на смерть.
Эди Идиот ждал его. Вызов он принял, и вмиг радостная весть облетела весь город. Такого зрелища жители не видывали уже давно, и толпы любопытных стекались к пляжу, где решили драться два головореза. Кто кого убьет, предсказать было невозможно. Военный комендант города прислал роту солдат во главе с тщедушным командиром по прозванию Шоданхо, но больших надежд никто на него не возлагал.
Шоданхо следил за порядком в небольшой части города, сидя у себя в штабе, за дверью с табличкой “Начальник военного округа Халимунда”. Так как жестокая драка завязалась на его территории, он вызвался навести порядок. На самом же деле одна-единственная рота могла поддерживать лишь видимость спокойствия среди публики. В глубине души он надеялся, что эти двое убьют друг друга, потому что не может быть в городе троевластия, власть здесь одна – он, Шоданхо. Но он спокойно ждал вместе со всеми, не в силах предугадать исход битвы.
А ждать конца драки пришлось целую неделю. Семь дней и семь ночей бились они без отдыха, и наконец сказал Шоданхо одному из своих солдат:
– Дело ясное, Эди Идиоту не жить.
– А нам-то что? – скорбно ответил солдат. – В городе не счесть бандитов, грабителей, подпольщиков, революционеров и коммунистов-недобитков. А нам расхлебывать кашу, что они заварили, и не видать этому конца.
Шоданхо кивнул:
– Был Эди Идиот, станет Маман Генденг – какая разница?
Солдат криво усмехнулся и шепнул:
– Лишь бы в дела военные не совался.
Хоть Шоданхо и распоряжался лишь небольшим военным округом, но уважал его весь город. Даже вышестоящие командиры оказывали ему почет: во время японской оккупации он возглавлял мятеж, и о его храбрости ходили легенды. Если бы Сукарно и Хатга
[41] не провозгласили независимость, шутили горожане, Шоданхо объявил бы ее сам. Все его любили, хоть и знали, что солдат он не образцовый; его подчиненные промышляли в основном контрабандой: переправляли в Австралию ткани, а оттуда – машины и электроприборы для продажи на черном рынке. Дело было прибыльное, и никто из командования не хотел портить выгодную торговлю и лишать генералов крупных барышей. А до мелкой заварухи им и вовсе дела не было.
Эди Идиот все-таки погиб: когда растерял он последние силы, утопили его на океанском мелководье. А труп соперник швырнул в море – то-то обрадовались нежданному обеду акулы, спутницы Мамана Генденга! А Маман Генденг вернулся на берег и обвел взглядом горожан; вид у него был бодрый – будто еще семерых уложить готов.
– Отныне, – провозгласил он, – я здесь хозяин. И с Деви Аю буду спать только я.
Деви Аю подивилась и, решив действовать осторожно, через курьера отправила новому преману приглашение в гости. Маман Генденг любезно обещал поторопиться.
Деви Аю, лучшая в городе проститутка, в свои тридцать пять была красавицей. По утрам мылась желтым мылом, а раз в месяц принимала горячую ванну с травами. О ней ходили легенды, как о принцессе Ренганис, и не воевали из-за нее лишь потому, что спать с ней мог всякий, у кого есть деньги, так что исключительное право на нее Маману Генденгу предстояло еще подтвердить.
На людях она почти не появлялась, лишь иногда ее можно было увидеть в повозке рикши – в сумерках по пути к мамаше Калонг или утром по дороге домой. Или с девочками по дороге в кино, на ярмарку или в школу. Ходила она и на рынок, но нечасто. Приезжие ни за что бы не признали в ней проститутку – одевалась она чрезвычайно скромно, а ходила как фрейлина при дворе: в одной руке корзина с покупками, в другой – зонтик от солнца. Даже в борделе носила она закрытые платья из плотной ткани и в основном сидела в уголке с книгой о путешествиях. Приставать к мужчинам на людях было не в ее правилах.
Ее родовое гнездо было в колониальной части города, на побережье, у самого подножия невысокой горы, за сохранившимися плантациями какао и кокосовых пальм. Дом она выкупила как память о прошлом, но прошлого не вернуть, и теперь тоска сводила ее с ума. По берегам реки Ренганис строился новый жилой квартал, и она уже присмотрела себе там домик и на будущий год собиралась переезжать.
Преман зашел к ней в гости в разгар дня, когда хозяйка уже проснулась и приняла ванну, и встретила его девочка лет одиннадцати, представилась Майей Деви и попросила подождать в гостиной – мама сушит волосы. Девочка была прехорошенькая, вся в мать; гостю она вынесла бокал лимонада со льдом, а когда преман достал сигарету, тут же поставила перед ним пепельницу. Наверняка чистота и порядок в доме – ее заслуга, предположил Маман Генденг. От мамаши Калонг он знал, что у Деви Аю три дочери; интересно, две старшие – такие же красавицы? Но ни Аламанды, ни Адинды дома не оказалось.
Вышла Деви Аю, блестящие волосы рассыпались по плечам. Майю Деви она отослала прочь и села в кресло, разбудив свернувшегося там клубочком котенка. Движения ее дышали томной грацией. Скрестив ноги, откинулась она в кресле; на ней был длинный халат с большими карманами, а на шее – атласная лента. Маман Генденг уловил слабый запах лаванды и алоэ от ее волос. Хоть он уже спал с ней и видел ее нагой, все равно потерял он голову от ее красоты. Рука ее, белее молока, потянулась в карман за пачкой сигарет, и она тоже закурила. Маман Генденг заговорил невпопад, глядя вниз, на ее ноги в густо-зеленых бархатных шлепанцах.
