Я умывал лицо под краном, разглядывая множество баночек с кремом и бутылочек, стоявших вперемешку вокруг раковины, как вдруг справа от меня заволновалась вода. Женская рука вынырнула из пены и оперлась на край ванны. Следом появилась голова. Два светлых глаза, тонкий нос, рот – он приоткрылся и длинно выдохнул, как после долгого нырка. Затем из воды поднялись округлые плечи, на которых лежали, лаская, длинные мокрые волосы.
– Извините.
Пятясь, я натыкаюсь на препятствие. Из кожи и металла. Марчелло.
– А, соседушка? Я, кажется, помешал?
– Ничего подобного, я просто не видел, и…
– Наоборот, это надо видеть! Покажись, Дита!
Я поворачиваюсь к ней. Ситуация ее, похоже, изрядно забавляет. Она встает во всей своей наготе, без малейшего стеснения и даже с очевидным удовольствием.
– È bella, no?
[94] – фыркает Марчелло.
Молодая женщина обжигает его взглядом:
– Кончай тарахтеть по-итальянски, это смешно. Дай мне лучше полотенце.
– Я вас оставлю, – говорю я.
– Еще минуту.
Ее тон не допускает возражений. И Марчелло по-прежнему стоит в дверях, с глупой улыбкой, поигрывая бицепсами. Она выходит из ванны вся в пене, вытирает полотенцем волосы, проводит вафельной тканью по матово отсвечивающему телу и роняет ее к своим ногам. Потом, повернувшись ко мне спиной, рассматривает себя в зеркале и предоставляет мне любоваться упругими полушариями ягодиц, гибкой спиной. Отраженные в гладкой поверхности, ее глаза смотрят на меня.
– Ладно, я пошел, – говорит Марчелло. – Пойду послушаю Zio
[95].
Она бросает ему короткую фразу по-гречески. Рассмеявшись, он скрывается.
– Еще и Zio… – вздыхает она. – Не желает он говорить по-гречески… Нет, придется ему однажды смириться с его вкусами…
– Я, пожалуй, тоже дам вам спокойно одеться.
– Но я совершенно спокойна. А вы нет?
Она поворачивается, и я вижу прямо перед собой анфас этот шедевр из жил и плоти.
– Я куда лучше, чем она, правда?
Бирюза ее глаз отливает лиловым. И тут я узнаю ту самую девушку, которую видел несколько раз выходящей из квартиры.
– Но что я говорю, вы же ее не видели. Я хочу сказать, не видели по-настоящему. Простите, но вы же не можете не знать, что с моей сестрой далеко зайти не получится?
Она смеется. У нее тот же овал лица, тот же упрямый подбородок. Только нос не такой прямой, более задорный. Ее сестра?
Она берет баночку с кремом, снимает фарфоровую крышку, нюхает. Указательным пальцем зачерпывает комочек крема величиной с орех и, прилепив его над пупком, размазывает, лениво ведя ладонями вверх, к мякоти грудей, потом вниз, по животу, бедрам, выбритому лобку.
Я зачарован.
Она вытягивает левую ногу, кладет ее на край ванны и продолжает намазываться. Массирует лодыжки, потом ступни, пальцы, ногти на которых выкрашены черным лаком, и красно-оранжевый рисунок на них подчеркивает черноту.
– Подойдите, отсюда вам не видно.
– Нет-нет, уверяю вас.
– Не ребячьтесь. Здесь только мы с вами. Наклонитесь.
Это настолько не лезет ни в какие ворота, что я повинуюсь. Мое лицо теперь в нескольких сантиметрах от ее лона. Смолистый душок дурманит меня. Я должен взять себя в руки. Стараюсь сосредоточиться на ее ногтях. Надо признать, сделано отменно.
– Вам нравится?
– Тонкая работа.
Каждый ноготь украшен крошечными красными рисунками на черном фоне, похожими на роспись античных ваз. Но вместо крылатых Ник, увитых лозами богов и увенчанных лаврами атлетов они изображают эротические сцены.
– Скопировано с настоящих ваз, – поясняет она очень серьезно.
– Не сомневаюсь.
Она показывает на второй палец. Он длиннее большого.
– Вот это – с сосуда, который находится в Пергамском музее в Берлине.
Вдобавок еще эрудитка.
– Не надо видеть в этом озабоченность. Для меня, в отличие от некоторых, секс – вещь естественная.
Ее взгляд настойчив. Самое время откланяться:
– Счастлив был познакомиться.
– Счастливы? Нет, еще нет.
Похороны монотеизма
Прохладный воздух в коридоре приводит меня в чувство. Я перевожу дух. Вот это поворот! Ее сестра?
Я возвращаюсь в гостиную.
– Она тебя не сильно достала?
Нана. Смотрит сурово.
– Кто?
– Дита… Марчелло сказал, что вы были вместе.
– Да, и с Марчелло, кстати, тоже.
– Втроем?
– Да. То есть… всего несколько минут.
– Предупреждаю тебя: она законченная нимфоманка. – Нана, развернувшись, уходит.
– А ты ее, похоже, рассердил, – ухмыляется подошедший Марчелло.
– Из-за тебя.
– Знаешь… – он выдерживает паузу, – ты нам никто.
Скривив лицо в странной гримасе, от которой у него перекосило челюсти, он тоже исчезает.
Вновь появляется женщина с серыми волосами. По ее знаку всем раздают позолоченные чашечки. Мне тоже протягивают одну, полную зерен граната. Я поклевываю потихоньку. Внезапно повисает тишина. Люди расступаются, образуют живую изгородь для того, кого все ждут. Знаменитость. Скандалист. Писатель.
Он высокого роста, одет в черный костюм, без рубашки под двубортным пиджаком. В меховой шапке смахивает то ли на стареющую рок-звезду, то ли на амазонского шамана. Держа в руке книгу, он ступает с продуманной медлительностью к дизайнерскому трону, установленному перед публикой. Садится в кресло из закаленной стали, как сел бы за штурвал ретро-футуристического истребителя. Открывает книгу, закидывает ногу на ногу, быстро проводит рукой по лбу, чтобы заправить за ухо выбившуюся из-под головного убора прядь волос, и начинает читать хорошо поставленным низким голосом.
Слушатели внемлют. Он говорит по-гречески, я ничего не понимаю, но это прекрасно. Ночной воздух окутывает покоем, близким к оцепенению. Я пью маленькими глотками вино из очередного бокала, зерна граната тают во рту, как сладкие икринки. Мне хорошо. И становится еще лучше, когда рядом садится Нана.
Звучит смех.
Она принимается пояснять:
– Это построено как повествование о путешествии античного бога, который попадает в сегодняшний мир и знакомится с монотеизмом. Разумеется, для него это очень странно. Он рассказывает от первого лица, удивляется…
