– Но послушай, ты ведь не всегда была одна, разве нет? – произнесла она тихим, коварным голосом. Я почувствовала, как на шее сзади проступил пот, увлажняя волосы. – Впрочем, если тебе так легче, если это поможет тебе пережить эту ночь, убеждай себя в чем угодно, – со смехом добавила она.
Она умела повеселиться, хотя другие в ее компании смеялись редко.
– Ты всегда можешь говорить со мной о чем и о ком угодно, – вздохнула она. – Как же мне радостно тебя слушать, дорогуша… Ты, конечно, не поймешь, но узы между матерью и ребенком… как бы это получше выразить… нерушимы. Мы с тобой навсегда связаны. Понимаешь, в твоих венах течет та же кровь, что и в моих. Ты выросла внутри меня, твои зубы, твой язык, твоя матка состоят из моих клеток и генов. И кто знает, сколько маленьких сюрпризов я оставила в тебе и какие коды я там запустила. Рак груди? Альцгеймер? Нужно всего лишь подождать. Девять месяцев, Элеанор, ты росла в моей утробе, в тепле и уюте. И как бы ты, дорогуша, ни пыталась от этого убежать, у тебя не получится. Не получится и все. Столь крепкую связь разорвать невозможно.
– Может и так, мамочка, а может и нет, – тихо сказала я.
Какая дерзость. Даже не знаю, как у меня хватило смелости. Во всем теле гулко стучала кровь, руки дрожали.
Она ответила, будто я ничего не говорила:
– Значит, будем на связи, договорились? Воплощай в жизнь свой проект, а я тебе через неделю в это же время позвоню. Ну все, давай. Мне пора бежать, пока!
Только когда стало тихо, я поняла, что плачу.
5
Наконец-то пятница. Когда я пришла в офис, коллеги уже толпились вокруг чайника и обсуждали мыльные оперы. Меня они не заметили. Я уже давно прекратила попытки завязать с ними любого рода беседу. Повесив свою телогрейку на спинку стула, я включила компьютер. Спала я плохо, будучи несколько расстроена разговором с мамочкой. Прежде чем браться за работу, я решила выпить чашку бодрящего чаю. У меня есть своя кружка и ложка, которые я из соображений гигиены храню в ящике стола. Коллегам это кажется странным – во всяком случае, такой я сделала вывод на основании их поведения, – но при этом они с удовольствием пьют из грязных сосудов, небрежно вымытых непонятно кем. Для меня же недопустима сама мысль о том, чтобы погрузить в горячий напиток ложку, которую какой-то час назад облизывал чужой человек. Какая мерзость.
Я стояла у раковины, ожидая, пока закипит чайник, и стараясь не вслушиваться в их разговор. Потом для верности еще раз сполоснула заварной чайник горячей водой и погрузилась в приятные размышления о нем. Я гадала, что он делает в настоящую минуту, – возможно, сочиняет песню? Или все еще спит? Я попыталась представить себе, как его прекрасное лицо может выглядеть во сне.
Вода закипела, я налила кипятка в заварной чайник и насыпала «дарджилинг» первого сбора. Мысли по-прежнему были заняты предполагаемой красотой моего спящего трубадура. В них стали врываться инфантильные смешки коллег, но я заключила, что это связано с моим выбором напитка. Никогда не пробовав ничего лучшего, они довольствуются лишь тем, что опускают в чашку пакетик чая самого низкого качества, обваривают его крутым кипятком, а остатки вкуса отбивают ледяным, только из холодильника, молоком. При этом по какой-то непонятной причине, странной снова считаюсь я. Но если уж захотелось выпить чашечку чая, то почему бы не доставить себе максимальное удовольствие?
Они продолжали хихикать, Джейни начала что-то тихо насвистывать. Не было даже попытки завуалироваться, теперь они громко хохотали, а Джейни запела. И мелодия, и слова были мне совершенно незнакомы. Джейни замолчала, потому что из-за смеха больше не могла петь, но продолжала странно двигаться задом.
– Доброе утро, наш Майкл Джексон, – обратился ко мне Билли, – зачем тебе белые перчатки?
Так вот что послужило источником их веселья. Невероятно.
– Это из-за моей экземы, – произнесла я медленно и терпеливо, будто объясняя маленькому ребенку, – в среду вечером мне довелось здорово понервничать, кожа на правой руке очень воспалилась, и я надела эти хлопковые перчатки во избежание инфекции.
Смех тут же затих, повисла долгая пауза. Они молча переглянулись – как жвачные животные в поле.
Поскольку мне нечасто доводилось взаимодействовать с коллегами в столь непринужденной обстановке, я умолкла и задумалась, не воспользоваться ли мне случаем. Бернадетта через брата была связана с объектом моей привязанности; вероятно, почерпнуть с ее помощью новые сведения о нем было делом несложным. Не думаю, что мне хотелось бы вступать с ней в длительный вербальный контакт: ее голос был громок и скрипуч, а смеялась она, как обезьяна-ревун, – но несколько минут на нее потратить все же стоило. Вращая чайник по часовой стрелке, я стала обдумывать мой гамбит.
– Билли, как тебе оставшаяся часть концерта? – произнесла я.
Мой вопрос его, похоже, удивил, поэтому ответил он не сразу.
– Все было ок, – сказал он.
Как всегда красноречиво. Да уж, это будет тяжело.
– Остальные артисты выступали так же достойно, как… – я сделала вид, что роюсь в памяти, – …Джонни Ломонд?
– По-моему, нормально, – ответил он, пожимая плечами.
Какое проницательное, точное описание. Как я и предполагала, Бернадетта тут же заговорила, не устояв перед возможностью любыми средствами привлечь к себе внимание:
– Я его знаю, этого Джонни Ломонда, – гордо сказала она, – в школе он дружил с моим братом.
– Да ты что? – спросила я, в кои-то веки с неподдельным интересом. – Что это была за школа?
Тон, каким она произнесла название учебного заведения, подразумевал, что я должна была быть о нем осведомлена. Я сделала вид, что очень впечатлена.
– Они до сих пор дружат? – спросила я, продолжая вращать чайник.
– Не особенно, – ответила она, – он был у Пола на свадьбе, но с тех пор они мало общаются. Знаешь, как это бывает: когда у человека семья и дети, он теряет связь со своими свободными друзьями. У вас как бы больше нет ничего общего…
У меня не было ни знаний, ни опыта в подобной ситуации, но я все же с понимающим видом кивнула. Тем временем в голове у меня крутилась одна и та же фраза: он свободен, он свободен, он свободен.
Я взяла чай и вернулась к своему столу.
Смех коллег, судя по всему, сменился тихим шепотом. Меня всегда поражало, какие вещи кажутся им интересными, смешными или необычными. Единственное, что я могу заключить: они ведут крайне замкнутую жизнь.
Секретарше Джейни сделал предложение этот ее последний неандерталец, и сегодня ей на подарок собирали деньги. Мой личный вклад составил семьдесят восемь пенсов. В кошельке лежала только мелочь и пятифунтовая банкнота, но у меня, конечно же, не было намерения класть в общий конверт столь значительную сумму, чтобы потом на эти деньги купили какую-нибудь ерунду человеку, которого я едва знаю. Я, должно быть, потратила сотни фунтов за все эти годы: подарки на дни рождения, подарки для детей, прощальные подарки для увольнявшихся – и что получила взамен? Мой собственный день рождения всегда проходит незамеченным.
