Все дело в том, что у меня не получалось притворяться. После событий в том пылающем доме, учитывая, что там происходило, я не видела никакого смысла вести себя иначе как с абсолютной честностью. Мне в самом прямом смысле слова нечего было терять. Но по тщательном наблюдении я обнаружила, что успех в обществе нередко базируется на небольшом притворстве. Популярным людям порой приходится смеяться над вещами, которые не кажутся им смешными, делать вещи, которые им не особенно хочется делать, вместе с людьми, чье общество не доставляет им особенного удовольствия. Но я не такая. Много лет назад я решила: если передо мной стоит выбор между этим и одиночным плаванием, то я выбираю последнее. Так безопаснее. Говорят, горе – это цена, которую мы платим за любовь. Эта цена определенно слишком высока.
Столы уже накрыли, на них были не только пирожки, но и сэндвичи. Из прогоркло пахнущих сосудов официанты разливали неразличимые на вид чай и кофе в безликие белые чашки. Это мне совершенно не подходило. Пить горячую коричневую жидкость у меня не было настроения, о нет. У меня было настроение пить холодную, прозрачную водку.
В каждом отеле есть бар, не так ли? Я не завсегдатай гостиниц, но все же знаю, что бары и номера представляют, как говорят французы, их raison d’être, то есть смысл бытия. Я вновь обратилась к стоматологически неполноценной леди за стойкой администратора, и та показала мне на длинный коридор, в конце которого располагался бар с изобретательным названием «Салон Хоторн». Я помедлила в дверях, оглядываясь по сторонам. В баре было пусто, игровые автоматы мерцали, развлекая сами себя. Я ступила внутрь. Только я. Элеанор, одна.
Бармен за стойкой смотрел телевизор и рассеянно полировал стаканы.
– «Дома под молотком»
[11], – сказал бармен, поворачиваясь ко мне.
К своему удивлению, я подумала, что он довольно привлекателен, и сразу же укорила себя за эту мысль. Мое предубеждение говорило: красивые, эффектные люди просто не могли работать в отеле «Хоторн Хаус» в пятницу днем. И действительно, женщина на ресепшене подтвердила мои ожидания, но, в самом деле, стыдно судить так предвзято – и откуда только у меня берутся все эти предрассудки? (Тоненький голос у меня в голове прошептал ответ: «Мамочка»).
Бармен улыбнулся, обнажая красивый ряд зубов и сверкая голубыми глазами.
– Куча старого дерьма, – произнес он голосом, способным отшкурить стены и ободрать с них штукатурку.
«Видишь, я же говорила!» – прошептала Мамочка.
– Да? – сказала я. – К сожалению, днем, когда идет эта передача, я не бываю дома.
– Если хотите, можете смотреть сейчас, – сказал бармен, пожимая плечами.
– А можно?
– А почему нет? – ответил он. – Чем еще здесь заниматься?
Он махнул рукой в сторону пустого помещения.
Я забралась на высокий табурет у барной стойки – мне всегда хотелось попробовать – и заказала водку с колой. Бармен молча приготовил коктейль, не спрашивая, добавил лимон и лед и подтолкнул мне.
– Похороны? – спросил он.
Я задалась вопросом, откуда он мог узнать, но тут же сообразила, что я одета во все черное, мои накрашенные глаза немного потекли, и вообще у человека не могло быть других причин оказаться в подобном заведении в такое время дня. Я кивнула. Поскольку никаких слов больше не требовалось, мы устроились поудобнее и стали наблюдать за тем, как Йэн и Дороти справятся с домом семидесятых годов, приобретенным ими на аукционе за девяносто пять тысяч фунтов. Они намеревались отремонтировать ванную, установить новую кухню и объединить в одно целое гостиную и столовую.
– В качестве финального штриха, – сказала ведущая, – входная дверь была покрашена в очаровательный зеленый цвет.
– «Зеленая дверь», – не раздумывая сказал бармен, и буквально через секунду – подумать только! – зазвучала песня с одноименным названием.
Мы засмеялись, и он, без лишних вопросов, подтолкнул мне еще одну порцию водки с колой.
Мы переключились на «Отвязных женщин», еще одно незнакомое мне телешоу. К тому времени я уже допивала четвертую порцию водки, похороны все еще стояли у меня перед глазами, но боли больше не причиняли – словно камешек в ботинке, который ощущается, но не колет, потому что ты сидишь на месте.
Я подумала, что надо бы съесть пирожок или хотя бы прихватить несколько с собой, но потом вспомнила, что пришла сюда с крохотной новой сумочкой, в которую влезет максимум два небольших пирожных. Я поцокала языком и покачала головой.
– Что-то не так? – спросил бармен.
Мы друг другу не представились – почему-то это казалось излишним. Я пододвинулась вперед на своем стуле и весьма шаблонным образом уставилась в свой стакан.
– Да нет, ерунда, – беззаботно ответила я, – просто мне кажется, что сейчас самое время немного поесть.
Бармен, за это время несколько подрастерявший свою привлекательность, взял мой стакан, вновь наполнил его водкой, плеснул колы и придвинул ко мне.
– Куда торопиться? – сказал он. – Почему бы вам не составить мне компанию и еще немного не посидеть здесь?
Я осмотрелась вокруг – в баре по-прежнему не было ни души.
– Может, после этой порции тебе захочется немного полежать? – спросил он, постучал по моему стакану и близко склонился ко мне.
На крыльях его носа я разглядела крупные поры. Некоторые из них были закупорены микроскопическими черными точками.
– Может быть, – ответила я. – После водки с колой мне действительно иногда хочется полежать.
Он хищно улыбнулся.
– Настраивает на нужный лад, да?
Я попыталась вопросительно вздернуть брови, но почему-то мне удалось поднять только одну. Я слишком много выпила, потому что мне было слишком больно и эту боль можно было только низвергнуть вниз, утопив в водке. Все просто.
– Что вы имеете в виду? – спросила я и услышала, что согласные у меня получаются какие-то нечеткие.
– Похороны, – сказал он и склонился ко мне настолько близко, что почти ткнулся в мое лицо носом, обдав меня запахом лука. – Переживать не из-за чего. Смерть… тебе не кажется, что она разжигает желание…
– Элеанор!
Я почувствовала, что мне на плечо легла рука, и чрезвычайно медленно повернулась на табурете.
– А, Рэймонд, привет! – сказала я. – Познакомься с… ой, я не знаю его имени. Простите, мистер, как вас зовут?
Бармен со скоростью света отлетел к противоположному концу стойки, уставился в экран телевизора и вновь принялся вытирать стаканы. Рэймонд окинул его взглядом, который в самом лучшем случае можно было назвать недоброжелательным, и положил на стойку двадцатифунтовую банкноту.
