– Как получается, что каждый раз, когда мы говорим о чем-то вполне реальном, ты умудряешься примешать фэнтези, а когда фантазируем, ты говоришь о реальных вещах?
Трэвис пожал плечами.
– Мое фэнтези намного интереснее, чем реальный мир. А механизмы и инструменты гораздо интереснее ваших фантазий.
Лидия сфотографировала очищенное пустое место.
– Разумеется, мы с этим согласны. Дай-ка мне маркер.
Она приступила к работе, подсвечивая себе телефоном. Дилл и Трэвис с фонарем зашли с другой стороны колонны и тоже стали делать надписи по очереди.
Маркер в руке у Трэвиса поскрипывал.
– Будьте очень, очень осторожны. Не упадите, ребят. Безопасность прежде всего.
– Вероятно, это не самая страшная смерть – упасть в реку, веселясь с друзьями, – сказал Дилл.
– А какая смерть была бы для тебя идеальной, если бы ты мог выбирать? – спросил Трэвис.
– Господи, Трэв, что за мрачняк, – отозвалась Лидия. – Но, слушайте, я чую новый материал для поста. Дилл, ты как будто уже размышлял на эту тему. Давай толкни. Речь толкни, я имею в виду. Не надо сталкивать нас отсюда.
Дилл на секунду задумался. Он посмотрел на реку, с ее завихрениями и водоворотами, рисунками, складывающимися на поверхности и исчезающими. Прислушался к ее звучанию – упорядоченно-хаотичному. Взошла Луна, рядом с ней – Венера. Ниже, на горизонте, радиовышка поднималась к темно-синему небу, лениво мигая красными огоньками. Теплый вечерний ветер приносил с берегов аромат жимолости и липы. Издали донесся свист поезда; вскоре он прогрохочет над ними – и звук будет такой, как бывает, когда просыпаешься от грома за окном. В это самое мгновение Дилл был камертоном, настроенным на частоту этого места.
– Здесь, – наконец произнес он. – Здесь было бы неплохо. А для тебя, Лидия?
– В окружении слуг, рвущих на себе одежду, причитающих и умоляющих меня взять их с собой в загробную жизнь, чтобы они могли и дальше мне прислуживать.
– Я вот даже не знаю, шутка это или нет, – сказал Дилл.
– Что ж, ладно. – Лидия задумалась на мгновение. – Меня завораживает история жизни и смерти Марты Геллхорн. Она – мой кумир. Марта была журналисткой и совершила столько всего потрясающего. Она говорила, что хочет умереть тогда, когда будет слишком стара для того, чтобы трезво мыслить или быть кому-либо интересной. Ну и, когда ей было лет девяносто, она проглотила капсулу с цианидом. В общем, если есть способ разорваться с ослепительной вспышкой, как фейерверк, то именно этого я и хочу. Я хочу, чтобы люди говорили обо мне и помнили меня после моей смерти. Хочу, чтобы мое имя было записано в памяти этого мира.
Они услышали звук приближающегося поезда.
– Скажу после поезда, – выкрикнул Трэвис, когда поезд загрохотал над ними.
Когда тот проехал, Трэвис тихо заговорил, глядя на реку.
– Я хотел бы погибнуть, покрыв себя славой, на поле боя, на зеленой траве, старым воином, в окружении друзей. – Он помолчал немного, собираясь с мыслями. – Я мог бы пойти в морскую пехоту, как Мэтт, если бы мне просто хотелось погибнуть на войне, как он. Но я не этого хочу. Мне не хочется умирать в Афганистане или другой чужой стране. Мне хочется погибнуть, сражаясь за свой дом, за что-то, что для меня ценно. Вот потому я и написал то, что написал.
Дилл протянул ему фонарик.
– Давай взглянем.
Трэвис направил луч света на свою надпись.
Покойся, о рыцарь, величавый в подвигах, величавый в смерти. Пусть твое имя вечно сияет для тех, кто любил тебя. Пусть белые цветы вырастут над тем местом, где ты покоишься. Твоя жизнь была достойной, а теперь ты приглашен к столу на вечном пиршестве Предков.
– Я и не знала, что эти книги для тебя так много значат, Трэвис, – пробормотала Лидия. – Теперь мне не по себе оттого, что я отпускала шуточки насчет «Кровавых распрей».
– Значит, ты их прочтешь?
– Нет.
– Они потрясающие. Когда я читаю их, то забываю о том, в чем я недостаточно силен, о том, кем я не могу стать. Благодаря им я чувствую себя храбрым.
– Умеем же мы веселиться, да? – сказала Лидия.
– Слушай, Лидия, может быть, когда ты уедешь в другой город, а сюда будешь приезжать погостить, мы будем все вместе приходить на Колонну и добавлять что-то к написанному? – сказал Дилл. – Если это не кажется тебе слишком скучным.
– Определенно будем. Это совсем не скучно. – Лидия сфотографировала строки, написанные Трэвисом. – Так, Дилл. Теперь покажи нам, что ты написал.
Они обошли Колонну.
Дилл посветил фонарем на сделанную им надпись.
– Я хотел написать слова своей песни, но передумал и просто перечислил то, что нравится мне больше всего.
Лунный свет. Затишье после грозы. Пугала. Пыльные библии.
Заброшенные дома. Светлячки. Солнце сквозь пыль. Опавшие листья. Кладбище при церкви. Серое осеннее небо. Речная дамба.
Музыка ветра. Древесный дым. Свист поезда зимним вечером.
Кудзу на телефонном столбе. Рассыпающийся псалтырь.
Белые кресты у дороги. Гул цикад. Тени. Воробьи. Ржавчина.
Огни железнодорожного переезда в тумане.
Сверчки. Листья, танцующие на ветру. Гниющий сарай.
Поле после жатвы. Облака, закрывающие луну.
Тихие сумерки. Молния. Стук сердец.
Лидия сфотографировала его надпись.
– Оказывается, я тоже все это обожаю, а ведь не знала, пока не прочитала.
– Не думаю, что наши слова сохранятся на тридцать две тысячи лет, – сказал Трэвис, – но нас они, может быть, переживут, верно?
Лидия показала друзьям своих рук дело – несколько цитат Долли Партон.
Выясни, кто ты, и делай это намеренно.
Мы не можем перенаправить ветер, но можем отрегулировать паруса.
Если тебе не нравится дорога, по которой ты идешь, начни прокладывать новую.
– Будущим поколениям пригодится эта мудрость, – пояснила она.
А потом они легли на спину и полежали так немного, глядя в усыпанное звездами небо сквозь железнодорожное полотно, слушая черную реку внизу. Должно быть, это оно и есть, думал Дилл. Должно быть, это и есть лучшее мгновение в моей жизни. Вот это мгновение. Прямо сейчас.
– Я где-то читал, что многих звезд, которые мы видим, уже не существует. Они уже исчезли, но прошли миллионы лет, прежде чем их свет достиг Земли, – произнес он.
– Вот так умереть было бы неплохо, – отозвалась Лидия. – Светить миллионы лет после того, как исчезнешь.
