Озадаченный, он сел на землю и скрестил ноги, в то время как Урсула, вооружившись ножом, направилась к реке, к краю отмели, вниз по холму. Огонь пылал ярко, его тепло и умиротворяющее потрескивание дров в пещере, погружённой во тьму, были приятны. Гарри подбросил пару палок, и, глядя туда, где дым поднимался голубым столбом, туда, где сарыч, словно воздушный змей, кружился в потоке воздуха, начал думать о Поле.
Он старался думать о нём не так, как подсказывала жестокая память, воскрешавшая в памяти картины: вот он просыпается в ночи и видит дорогое лицо, вот они вместе вечером плавают в пруду. Нет, он старался вспоминать лишь радость его близости, его добрые карие глаза с крошечными озорными морщинками вокруг, маленький шрам на тыльной стороне левой ладони, его запах, сонное тепло, как от печки, широкие плечи.
Удивительно, но воспоминания не вызывали у него боль, он лишь – как описать? – заискрился любовью. Вернувшись, Урсула сразу же это заметила и жёсткой ладонью быстро коснулась его щеки.
Она принесла с собой охапку травы, похожей, как ему показалось, на осоку, но, если он правильно расслышал, назвала её ивняком. Усевшись рядом у огня, стала перебирать траву, бросая в огонь то, что ей было не нужно. Складывала рядом длинные, тонкие корни, которые уже отмыла как следует в ручье. Срезала ножом волоски и большую часть кожицы, словно собиралась подавать их к столу. Когда она заговорила, это была уже не Урсула, а снова индейский юноша. Серьёзный. Мужественный.
– Это неправильно, – произнёс он. – По-хорошему тебе следовало бы по меньшей мере день воздержаться от пищи, и мне тоже. Но средство сильное, и, может быть, духи не придадут большого значения.
– Это яд? – спросил Гарри, и в голове ярко вспыхнул образ Лили Гром в дыму костра. Лили, которая – он наконец понял – тоже была не только женщиной.
– Нет, – ответил Медвежонок. – Помогает от запоров, но нам с тобой нужно вызвать видения. Давай, – он протянул ему два длинных корня. – На вкус горький, – предупредил он, – как имбирь пополам с корицей, но всё равно жуй, даже если не сможешь проглотить. Тебе нужен сок.
Медвежонок положил кусочек себе в рот и принялся быстро и энергично, как белка, жевать. Потом засунул ещё кусочек и пробормотал:
– Прости меня, Господи.
– Ради всего святого! Не делай этого, если тебе так тяжело.
Он смерил Гарри очень серьёзным взглядом.
– Мне следует это сделать. Таков мой долг. Но ты никому не должен говорить, Гарри, чем мы здесь занимались. Никогда.
Ошарашенный, Гарри кивнул.
– Хорошо, – сказал Медвежонок. – Жуй.
Было горько – всё равно что пробовать на вкус сами воспоминания, и так вязало рот, что Гарри боялся случайно укусить свой язык. Он не смог бы заговорить, даже проглотив корни. Урсула пустила слюну, но, судя по всему, не заметила этого. Закрыв глаза, она медленно раскачивалась из стороны в сторону, напевая под нос какую-то индейскую песню. Вновь воскрешая в памяти образ Пола, Гарри проглотил кусок корня и запихнул в рот ещё один, словно боясь отстать. Он рисовал себе пуговицы на фланелевой рубашке Пола, имевшие привычку, дразня, расстёгиваться сами по себе. Сидеть скрестив ноги было непривычно, колени скоро заныли, так что Гарри выпрямил ноги, лёг на камень, подложив руку под голову, и закрыл глаза. Сквозь потрескивание огня до него доносился приглушённый разговор Урсулы и Медвежонка. Они говорили на языке кри. Внезапно она замолчала, и совсем рядом раздался голос мужчины намного старше Медвежонка.
– Трое мужчин, – медленно произнёс голос в самое ухо Гарри, и он ощутил, как горячая ладонь с силой прижалась к самому его сердцу. – Трое мужчин не дают тебе покоя.
Земля под ним медленно закачалась, вызвав резкую тошноту, и Гарри увидел железнодорожный вагон, битком набитый людьми. Это было как во сне, но каждая деталь – в сотни раз ярче. Он чувствовал запах мокрой шерсти солдатской униформы, и несвежего пота рубашек, и время от времени – кисло-сладкий аромат табака. Солдаты были поразительно юными. Они были куда более юными, чем мужчины, которых провожали из Винтера. Некоторые – совсем школьники, подбородки покрыты пушком, не щетиной. И когда они расступились, он, к своему изумлению, увидел Джека, прекрасного, молодого, в униформе капитана, сидевшего к нему спиной и говорившего с Полом. Гарри не сомневался, что это Пол. Они радостно болтали, смеясь.
Вне себя от счастья, Гарри подался вперёд. Он хотел сжать Джека в крепких объятиях, всё понимающих и всепрощающих; все вокруг поздравляли их, хлопали по спине. Но когда он подходил ближе, Джек обернулся, и стало ясно, что это совсем не Джек, а с ним – совсем не Пол. Но Гарри уже захлестнуло радостное безумие, и он прижал к груди того, кто был почти Джеком, крепко обнял, стал целовать его грязные волосы, потом притянул к себе того, кто был почти Полом. Внезапно солдаты перестали радоваться и молча, с отвращением уставились на него. Он пытался выговорить слова извинения прежде, чем на него набросятся с кулаками, но волшебный корень, разбухнув, заполнил рот, и язык не слушался.
Проезжая мимо Юнити, он сквозь окно увидел себя, растерянного, беспомощного, прижатого к стене магазина мощной рукой Мунка. Красивый и глубоко несчастный, Троелс пил бренди, чтобы залить стыд от того, что не едет с солдатами в поезде, не марширует на параде. Глядя со стороны, Гарри понял, как сильно Троелс при всём своём хвастовстве и при всех издевательствах завидовал ему, Гарри, завидовал тому, чего он хотел и чего никогда не смог бы получить: его английской вежливости, общественному положению, образованию, проявлявшемуся в мелочах. Он увидел, что Троелс хотел добиться его расположения и симпатии, но был не в силах завоевать их. Придвинувшись ближе, он услышал пьяные слова:
– Лихорадка. В тяжёлой форме. Она подорвала моё сердце. Мне сказали, я гожусь разве что в рекруты, не в солдаты. Сделали меня фальшивкой, игрушкой.
Кто-то легонько дотронулся до локтя Гарри. Обернувшись, он увидел Медвежонка в индейской одежде, настоящей, потрёпанной временем, в ожерелье из перьев, таком же, как носила Лили Гром. Медвежонок убрал руку Мунка с плеча Гарри безо всякого страха, без малейших раздумий. Потом повёл Гарри за угол магазина, дальше, по узкой улице. Дойдя до конца, указал вперёд.
Деревянный тротуар закончился, и теперь они шли по полоске невозделанной земли – такие разделяли вигвамы индейского посёлка. Перед ними высились здания – магазины, банки, отели, доказывая, как успешно процветает новый город, но за фасадами, приколоченными, как задники декораций, к низким жестяным сараям, не было ничего. Трава. Грязь. Кучи рухляди. Кое-где – деревянные столбы, размечавшие территорию соседней улицы, ещё не построенной.
– А почему… – начал Гарри и увидел, что Медвежонка уже нет рядом. Вместе с ним исчез шум улицы. Потом исчезла и она сама. Гарри оглянулся назад. На другой стороне лежал вол, спокойно щипля траву, до какой мог дотянуться, не сходя с места. Он был тёмно-бурым, нос – чёрным, шкура – косматой; судя по всему, он привык к жизни в холодном климате. При виде Гарри вол тяжело поднялся на ноги и попытался шагнуть к нему. Но передняя нога несчастного была изранена, и вокруг неё вился кусок колючей проволоки. Гарри не испугался. Он по опыту знал, что волы – обычно спокойные животные. Это с коровами надо быть осторожным.
