– Мунк! – Гарри подумал – это жестокий манёвр; так кошка притворяется, что побеждена мышью, прежде чем окончательно с ней расправиться. Он грубо толкнул Мунка в бедро носком ботинка. – Мунк! – повторил он уже громче.
Ответом была тишина. Глаза Мунка закрылись.
Не чувствуя ничего, кроме желания выжить, Гарри подхватил Мунка под плечи и вскрикнул от напряжения. Ему пришлось откинуться назад всем весом, чтобы толкать тело вниз оставшиеся пять футов до воды. Ил затягивал ботинки; вскоре он с изумлением почувствовал, что ледяная вода плещется у самых ног.
Глаза Мунка открылись и смотрели на него, ярко блестя в лунном свете.
– Гарри? – выдохнул Мунк тихо, почти нежно, словно впервые за всё время, что они были знакомы, почувствовал нечто похожее на сомнение.
И тогда Гарри погрузил его в воду.
Сначала, выпрямив руки, чуть придерживал за плечи. Какое-то время Мунк пытался бороться, пинался, но был не в том положении, чтобы у него что-то вышло, и с каждым движением лишь глубже погружался под воду. Схватив запястья Гарри, свирепо сжал их, глядя на него сквозь толщу воды, но потом, уже не в силах держать дыхание, содрогнулся в последний раз; яростная хватка сменилась крепкой, потом слабой, а потом руки разжались.
Всё ещё не доверяя ему, всё ещё не веря и опасаясь, Гарри поднял сперва одну ногу в разбухшем от воды ботинке, потом другую и поставил ему на грудь, но чуть не потерял равновесие, потому что при этом тело Мунка ушло глубже под воду; тогда он наступил одной ногой на лицо своего мучителя.
Ночь была по-прежнему безоблачна, и в свете луны он явственно видел длинные ноги Мунка, тянувшиеся от воды к сухой земле. Тишину нарушало лишь прерывистое дыхание Гарри. Горло болело невыносимо; когда он глотал, ему казалось, он глотает острые маленькие камни. Больно было даже дышать. Голова кружилась; наконец он неловко спрыгнул с тела на землю. Сбросил грязную обувь и промокшие носки, потом стянул ботинки с ног Мунка, чувствуя первобытную потребность лишить грозное тело, лежавшее перед ним, всякой власти.
Ботинки Мунка были ему велики, зато они были сухими. Надев их, он медленно, шатаясь, побрёл к дому. Попытался позвать Петру, но хватка Мунка лишила его голоса, и из горла вырвался только всхлип боли.
Свою мокрую обувь он поставил у печки. Шаги в ботинках Мунка почему-то звучали громче, хотя деревянные каблуки были полыми.
– Эй? – позвала Петра сквозь забаррикадированную дверь. – Кто здесь?
– Это я, – попытался проговорить он. – Не бойся.
Она как-то почувствовала, что это он, может быть, потому что он стучал в дверь, а не колотил, может быть, потому что за столько лет вместе запомнила звук его шагов. Она отодвинула комод. Он слышал, как она тяжело дышит от усилий. Потом дверь открылась. Петра не сразу поняла, что он не может говорить, но, когда он указал ей на горло, ей тут же стало ясно – должно быть, остались отметины, всё ей объяснившие.
– Где он?
Гарри подвёл её к двери, показал рукой. Некоторое время она молчала, потом спросила только:
– Ты уверен, что он мёртв?
Гарри кивнул и, склонившись, прошептал ей в ухо:
– Я должен ехать в город и во всём признаться.
– Кому ты скажешь? – пробормотала она. – И что ты им скажешь? Он напал на нас.
– Нет, – прошептал он, морщась от боли. – Это я на него напал.
– Ты убил его, защищаясь.
Он всё ещё не мог ясно думать; пережитое словно лишило его рассудка. Всё что он чувствовал – капли горячей крови, стекавшие по лицу и шее. Попытки объясниться с Петрой раздирающим горло шёпотом внезапно оборвал громкий плач Грейс, раздавшийся из спальни.
– Она больна, – тихо сказала Петра. – У неё инфлюэнца.
– Но как… – глупо промямлил Гарри, когда она помчалась обратно в спальню.
Грейс была совсем не похожа на ту маленькую бледную девочку, которая только что цеплялась за его руку. Она лежала в кровати, светлые волосы потемнели от пота, блестевшего на груди и шее.
– Принеси холодной воды, – велела ему Петра, – и маленькое полотенце.
Испуганный, он сделал так, как она ему сказала. Налил воды в большую соусницу, вытащил полотенце из аккуратной стопки в шкафу для белья.
– Я поеду за доктором, – прошептал он.
– Нет, – отрезала Петра. – Даже если он согласится приехать, мы не можем позволить, чтобы зараза распространялась. Никто не должен сюда входить, а мы не должны выходить, пока всё это не кончится.
Как всегда, её мнение было решающим. Он придвинул к кровати стул и держал пылающую руку Грейс, пока Петра опускала полотенце в воду и прижимала ко лбу, лицу и шее ребёнка.
Петра часто видела больных, по долгу медсестры посещая трущобы Торонто, но Гарри никогда не сталкивался со смертельной болезнью и не знал, как быстро она уносит жизни. Никто не готовил его к жестокости и внезапности этой пытки, к тому, как отчаянно Грейс будет стонать и сжимать кулачки, мучимая сухим кашлем, оставлявшим брызги алой крови на простынях, и жестокими спазмами, сотрясавшими всё её тельце, когда лихорадка жгла ей мозг. На рассвете она потеряла сознание.
Её дыхание было таким резким и прерывистым, что, когда внезапно оборвалось, комната внезапно стала очень маленькой и тихой. Гарри прижал её руку к губам, как делал бессчётное количество раз в эту ночь, и, положив ей на грудь, ещё раз накрыл своей ладонью.
Петра, казалось, замерла, не отводя от неё взгляда. Наклонившись к дочери, Гарри бережно закрыл ей глаза, поразившись, какой всё ещё горячей была её кожа.
– Можешь открыть окно, Гарри? – попросила Петра.
– Да, конечно.
Он открыл окно, и комната наполнилась утренними птичьими криками. Повернувшись к Петре, он увидел, что она забралась на кровать и прижимает Грейс к себе, словно сила материнской боли сможет её вернуть.
– Гарри, – сказала она наконец, повернувшись, не глядя ему в глаза, – похорони её, когда я буду спать. Я не выдержу.
Он выкопал две могилы, настолько глубокие, насколько хватило сил. Одну – в пятидесяти ярдах от дома, где земля была рыхлой и где не мешали корни деревьев. Копая, он видел вдали босые ноги Мунка, отсюда казавшиеся белыми. Ему казалось безумным, что одна смерть стала расплатой за другую. Он ясно слышал, как Петра с негодованием отмела бы прочь эту мысль. Но каждый раз, видя в траве босые ноги, он вспоминал, и становилось страшно.
Завернув Грейс в чистое полотенце, он уложил её на дно. Закапывая, отводил глаза и знал, что никогда не сможет забыть мягкий стук комьев земли, падавшей сверху.
Ему казалось, будет правильно вырыть могилу Мунка за пределами их территории. Он выкопал её на той стороне дороги, что вела к обеим фермам, из последних сил стараясь сделать как можно глубже. Солнце стояло уже высоко, когда, взвалив большое тело Мунка на телегу, он катил её к яме, думая, что случайный прохожий увидит в нём убийцу; увидит в нём того, кем он стал. Сколотив грубый крест из двух деревяшек, он вкопал его в маленький холмик над Грейс, потом, заглушая в себе тревогу, поставил крест и на могиле Мунка. Он не смог найти сил написать имя на кресте Грейс, но на кресте Мунка выцарапал ножом, чтобы никто не смог упрекнуть его, что он сохранил убийство в тайне.
