– Он того не стоит, – сказал Гарри. – Может быть, это даже не…
– Да он это. Я сукина сына сразу узнаю.
Ругательство пронеслось по переполненной платформе, словно свист плети, и женщина с резкими чертами лица, завёрнутая в британский флаг, как в шаль, сурово взглянула на них.
Начальник станции подал сигнал, и вербовщики пошли в вагон, но тут Пол вырвался из рук Гарри и метнулся за ними, крича: «Мунк!» Видя, что он собирается запрыгнуть в движущийся поезд, Гарри крепко схватил его за плечо. Офицер, что был покрупнее, повернулся к ним, прежде чем сделать последний шаг и унестись в поезде. Это, вне всякого сомнения, был Мунк. Он увидел, кто кричал, увидел руку Гарри на плече Пола. Когда поезд рванул вперёд, он ухмыльнулся им в открытое окно и состроил гримасу.
В тот день Пол был мрачнее тучи. У человека попроще такое настроение можно было бы принять за хандру, но он не привык хандрить. Это был скорее гнев, который он изо всех сил сдерживал, не давая прорваться. Когда Гарри попытался успокоить его, Пол отрезал: хватит! – без неприязни, но с решительностью, какую Гарри привык уважать.
Когда они вернулись домой, он не заглянул на пару минут, как обычно, чтобы повидаться с Грейс и её мамой, а лишь свистнул, подозвав Беллу, и пошёл домой.
Гарри ничего не сказал Петре о встрече с Мунком, не желая волновать её безо всяких оснований. Следующие два дня Пол не заходил к ним, распахивая чуть подмороженное жнивьё и, очевидно, предаваясь невесёлым мыслям.
На следующий день Гарри загрузил оставшиеся мешки, в последний раз собираясь на станцию. Петре нужно было отправить письма и зайти в магазин, выбрать ткань на новое платье Грейс. Сначала Гарри выгрузил пшеницу, чтобы ему выдали чек и он пошёл с ним за покупками. Петра решила к тому же, что Грейс надо купить новые сапоги, прежде чем погода испортится, так что дёшево было не отделаться.
Почта занимала часть весьма расширившегося главного магазина. С началом войны она стала маленькой площадкой для дискуссий, обмена новостями и сплетнями, даже более важной, чем церковный двор, где люди всё же несколько смущались присутствия священника. Отношение к Петре несколько улучшилось, поскольку поблизости не было доктора и часто требовались услуги медсестры, но расположение к индейским женщинам, даже когда оба лагеря смели с лица земли, на их месте выстроили фермы, а обитателей разогнали, создало ей неоднозначную репутацию.
– Конечно, никто не говорит обо мне совсем неприятные вещи теперь, когда я жена и мать, – сказала она, – но я знаю, их эвфемизмы ещё в ходу. Они называют меня своенравной и эксцентричной. Уверена, что Грейс скоро начнут называть бедной Грейс Зоунт, если ещё не называют, как будто я позволяю ей бегать босиком, а кормлю сорняками и беличьим мясом.
Пока Петра разглядывала рулоны ткани в присутствии Грейс как главного критика, Гарри обналичил чек; владелец магазина сделал отметку в книге счётов и положил чек в ящичек под прилавком.
– Никогда не видел, чтобы человек с мешком бегал так быстро, как брат вашей жены, – сказал он.
– Да? – только и ответил Гарри. Слухи смущали его, и он старался не поддерживать их. Он знал, до чего Пол ненавидит, когда его обсуждают.
– Впрочем, – продолжал владелец магазина, переходя на коварный шёпот, – учитывая, как было дело, удивляться нечему. Бьюсь об заклад, на его месте я и сам бы метнулся.
Гарри понял, что его метод не сработал и придётся что-то сказать.
– И как же, по-вашему, было дело? – спросил он.
Владелец магазина окинул взглядом посетителей, с которыми явно общался, прежде чем вошёл Гарри.
– Ну, об этом я говорить не могу, – сказал он, указывая в сторону Петры и Грейс, – в присутствии женщин и детей.
– Тогда чего же ради вы вообще заговорили об этом? – рявкнул Гарри и сразу же заметил, сколько удовольствия эта внезапная вспышка гнева доставила окружающим. Чувствуя, что краснеет, он повернулся и пошёл было к Петре, но потом, подумав, что спрятаться за её спиной – значит ещё больше показать своё раздражение, извинился и вышел на улицу, чтобы подождать их с Грейс возле повозки.
Покончив с покупками, Петра вышла – тоже в плохом настроении; Грейс, у которой была привычка брать пример с окружающих, принялась капризничать, чем, конечно, ещё больше рассердила мать.
– Узколобые сплетники, – проворчала она, помогая Грейс забраться в повозку и усаживаясь следом.
– Что такое? – спросил Гарри.
– Да нет, ничего. Просто я слишком восприимчива. Грейс, потише. Мы уже едем, видишь? Так-то лучше, да?
Стук копыт и дорога всегда убаюкивали Грейс, поэтому, когда она была совсем маленькой, Петра порой брала её на руки и посреди ночи садилась в седло. Но сегодня ничего не помогало, и малышка тихо, но безостановочно жаловалась всю дорогу, пока Гарри вёл двуколку мимо хижин и домов по грязи, камням и деревянному тротуару – теперь всё это скорее с оптимизмом, чем с иронией, называлось главной улицей. Неприятный разговор с владельцем магазина снова вызвал то чувство страха и стыда, какое, он был уверен, давно покинуло его навсегда. Тихие жалобы Грейс, которые становились тем настойчивее, чем больше Петра старалась не обращать на них внимания, таким образом доказывая неэффективность этой методики, словно озвучивали всё то, что творилось в его душе.
– Думаю, нам нужно зайти к Полу, – сказал он. – Я могу один за ним зайти, если ты замёрзла.
– Не замёрзла, – ответила она. – Давай. Можем заглянуть к нему на обед, можем угостить его пирогом. Ты волнуешься? Грейс, пожалуйста, потише. Тсс, детка!
– Не то чтобы, – соврал он. – Просто… немного странно, что мы не общаемся с ним уже два дня.
Если бы он рассказал ей об этой отвратительной сцене на станции, она, конечно, поняла бы его тревогу.
Что, если Пол поранился, когда пахал, или его лягнула лошадь? Подъезжая ближе, он услышал лай собаки и тихое ржание непривязанных лошадей Пола и подумал, что лучше бы сначала отвёз домой Петру и Грейс. Он снова вспомнил того юношу из Торонто, о котором Пол никогда не рассказывал, даже в самых интимных разговорах. Того, что пытался покончить с собой. Гарри представил, как тяжёлое тело Пола медленно качается на ветру на скрипящей верёвке, и беспричинный страх так усилился, что, спустившись вниз, чтобы привязать лошадей к балкам веранды, он с трудом подавил в себе желание сказать Петре, чтобы подождала с ребёнком в повозке.
Он помчался в дом, что было ненамного лучше, цинично оставив её выбираться из повозки, таща за собой вздорную четырёхлетку. Дверь была открыта, как он и ожидал.
– Эй, – позвал Гарри и сразу же понял, что дома никого нет. Никакого тела в петле тоже не было. Во всяком случае, в доме. Печь остыла.
Он уже готов был бежать на поиски в стойла и в амбар, но тут увидел посылку. Она лежала на пустом столе, так же значимая, как набросанная второпях записка. Маленькая – скорее свёрток, чем посылка, – она была аккуратно надрезана с одного края ножом. Перья, белые перья сыпались из надреза, а чётко выведенный чернилами адрес указывал, что она предназначена:
