– Троелс не говорил, что ты женат, – сказала Гуди, как бы извиняясь. Её отец фыркнул.
– Брат твоей мамаши ни слова не скажет, если ничего с этого не будет иметь.
Гуди очаровательно зарделась в вечернем свете. Гарри почувствовал, что бедная девушка питает безнадёжную любовь к своему суровому дяде, и пожелал ей, чтобы он ничего не заметил.
Когда он распахнул дверь в свою комнату и зажёг свет, то увидел, как они внимательно разглядывают все небольшие нововведения, и вновь с удивлением вспомнил, что когда-то здесь жил сам Йёргенсен.
– Умно, – сказал фермер сухо, указав пустой трубкой на ящики, служившие Гарри кроватью, которые он развернул так, чтобы в углублениях разложить книги, – я бы в жизни не догадался.
– Потому что тебе не нужно было держать книги, папа, – заметила Гуди, явно силясь разобрать в тусклом свете названия на обложках. Если она надеялась на скабрезные романы, то, несомненно, была разочарована, увидев «Основы животноводства» и «Агрономию для джентльменов-любителей». Сняв с прикроватной полки две фотографии в кожаном переплёте, он направил на них свет лампы, чтобы отец и дочь могли разглядеть. Лицо Йёргенсена смягчилось.
– Как ты мог её бросить? – спросил он.
– Она осталась в кругу семьи, – пояснил Гарри, – а мне будет проще становиться на ноги одному.
– Но ты ведь попросишь её приехать? – спросила Гуди. – И привезти чудесную малышку?
– Если они захотят, – ответил Гарри. – Они привыкли к городским удобствам.
– Скажешь мне, как их зовут?
Получив ответ, Гуди вздохнула.
– Если я вышью для Филлис книжную закладку с её именем, отправишь её со следующим письмом?
– Она ещё маленькая, чтобы читать.
– Ну, учитывая, как я вышиваю, она примется за Диккенса, когда закладка будет готова, – со смехом сказала Гуди.
Рагу прилипло к горшку, и ей пришлось, сердясь, разбавлять его водой из чайника и посыпать солью, что не сильно улучшило вкус. Тёмный толстый ржаной хлеб отдавал кислинкой, к которой Гарри понемногу пристрастился, и, как всегда, они пили только воду, потому что женщины были убеждёнными трезвенницами. На стул Гарри положили подушечку – тонкую, но это говорило о том, что отношение к нему в семье изменилось, – и понемногу начали вовлекать в семейные разговоры, прося высказать свою позицию по тому или иному предмету обсуждений или спрашивая, что в Лондоне думают об этом и о том.
Когда убрали посуду, он поднялся, чтобы пойти в свою комнату, но миссис Йёргенсен попросила:
– Побудь ещё с нами. Тут гораздо теплее. Я хочу узнать о твоём брате. Он тоже женат?
Гарри рассказал ей о Джеке, говорить о котором всегда было легко: как они были друг для друга целым миром, когда взрослели, как Джек вскоре перерос его, добившись успехов в учёбе и став душой любой компании, как его ухаживания за Джорджи (имя которой немало повеселило женщин) привели к тому, что Гарри начал ухаживать за её сестрой, и как Джек и Джорджи поженились, не спросив разрешения её семьи.
У камина, в кругу женщин, вязавших, штопавших и вышивавших, и главы семейства, курившего трубку, всё это казалось сказкой. И, будто рассказывая сказку, Гарри подстраивал сюжет под вежливые просьбы миссис Йёргенсен. Он умолчал детали грустной истории Патти. Было некое сходство – полный дом дочерей! – породившее в миссис Йёргенсен симпатию к миссис Уэллс. Когда же он дошёл до того, как лишился состояния, даже Анни перестала стучать спицами и заявила, что во всём этом виноват Фрэнк.
Когда вмешалась Минни и спросила, о чём письма, её отец сказал: оставь ты бедолагу в покое, квинде!
[27] – и вынул изо рта трубку, как бы показывая, что на сегодня развлечений достаточно. Гарри поднялся, поблагодарил миссис Йёргенсен и пожелал всем спокойной ночи. Они ответили сухо – ведь он, в конце концов, был всего лишь наёмным работником – но, по крайней мере, ответили, а Гуди даже улыбнулась. Раньше, когда он шёл спать, его провожали молчанием.
Он вернулся в комнату, вновь зажёг лампу, натянул пальто, потому что к вечеру похолодало, и наконец сел за стол, чтобы насладиться письмами. Начать решил с письма Джека, почувствовав, что оно не такое мрачное.
Джек написал ему, как только получил телеграмму с адресом Йёргенсенов. Он никогда не любил переписываться. Если уж на то пошло, он никогда не писал никому, кроме Гарри, и то только потому что Гарри его заставлял (унаследовав от матери болтливость, переписку вела Джорджи). С ручкой в руке Джек надолго задумывался, как никогда не задумывался при живом общении. Он терпеть не мог школьное правило раз в неделю писать письма домой и изо всех сил ему сопротивлялся. Но несмотря на всё это, он всё же излил свою душу на нескольких тоненьких листках бумаги, которые Гарри теперь держал в руках; целых три с половиной страницы, покрытые узкими каракулями врача.
Сначала он выражал своё мнение по поводу путешествия, о котором Гарри рассказал ему в предыдущем письме, называл его компаньонов болванами и соглашался, что встреча с датским троллем – большая удача. Он завидовал, что Гарри выпала возможность долгой поездки в поезде (он обожал поезда и надеялся поехать с Джорджи в путешествие на поезде по всей Германии, если практика оставит на это время). Он радовался, что брат решил сначала поучиться канадскому ведению хозяйства, прежде чем с головой бросаться в фермерство, и шутил, что зря в своё время не использовал в полной мере работоспособность своего брата. Он рассказывал, что наслышан о сорвиголовах, которые помчали прямо в канадские леса и, конечно, попали в переплёт. Он делился трудностями на работе, где ему приходилось иметь дело с владельцем скаковых лошадей, воображавшим, будто бы он знает больше любого врача, и лечившим их весьма опасными народными методами, на любые возражения Джека отвечая: ну, конечно, это вы так считаете! Заканчивалось письмо вопиюще коротким абзацем о том, что у Джорджи и детей всё в порядке, что все передают привет и надеются вскоре нанести визит Соломенной Вдове и малютке Фил, чтобы те не очень уж скучали.
Гарри снова перечитал письмо, на этот раз помедленнее, стосковавшись по форменным словечкам брата и его добродушной, доверчивой манере. Он сильнее, чем когда-либо, пожелал, чтобы Винни переехала поближе к Джорджи, может быть, даже к ним в дом. Джек никогда не считал нужным жалеть Филлис и не называл её, даже за глаза, «бедной Филлис», как – в этом Гарри не сомневался – Роберт, Фрэнк и их жёны.
Он открыл письмо Винни. Оно, как всегда, пахло ландышем. Она переняла у одной из гувернанток, француженки, привычку класть бумагу и носовые платочки в тот же ящик стола, что и несколько брикетов цветочного мыла, так что и бумага, и лён пропитывались нежным запахом – её запахом. Гарри не смог удержаться, чтобы не поднести аккуратно сложенные листы к носу на пару секунд и не вдохнуть. Аромат напомнил ему не только о Винни, но и обо всех городских радостях, которые он оставил. Кусочки мыла, которые Анни отрезала от большого брикета, были шершавыми, оранжево-розовыми и не пахли ничем, кроме пуританской чистоты, столь же отчуждённой, как больница.
