Троелс был не из тех, кто любит ждать, поэтому решил сразу же по прибытии в Мус-Джо направиться к Йёргенсенам. Однако множество разных проволочек привело к тому, что они приехали слишком поздно, и пришлось ночевать в городе.
Мус-Джо оказался гораздо более цивилизованным местом, чем представлял себе Гарри, учитывая, что построен этот город был совсем недавно. Он уже мог похвастаться несколькими большими кирпичными зданиями – школой, больницей, несколькими отелями и почтовой конторой, – а станция, на которую они прибыли, не уступала станциям в маленьких английских городах. Однако величина и архитектура построек подчёркивала грубую провинциальность этих мест: деревянные витрины магазинов, приземистые дома, больше напоминавшие стойла, дороги, покрытые жидкой грязью и чем похуже, и на каждом шагу – участки, старательно огороженные межевыми столбами и проволокой, но заросшие лишь весенними сорняками. Было довольно шумно, из трактира доносились звуки пианолы, но поблизости не было видно ни одной женщины, ехавшей с ними в поезде или плывшей на корабле. До этого Гарри не задумывался, насколько шляпки и платья оживляют пейзаж.
Они прошли по улице мимо службы земельных отношений, и Гарри загрустил, увидев толпу мужчин перед окнами, совсем как на Пикадилли-стрит несколько недель назад.
Отели и трактиры были по непонятным причинам переполнены, в «Сити-Хотел» и других гостиницах, куда они заходили, не было свободных кроватей. Наконец они нашли комнату на Мэйпл-Лиф. Несколько дней не имея возможности помыться и побыть в одиночестве, Гарри мечтал о горячей ванне, бритье и нескольких часах блаженства в тихой постели и готов был заплатить любую цену, какую бы ни запросили. Наконец он смог побриться и насладиться ванной на другом конце коридора, где нежился в успокаивающем сером супе, пока вода не начала остывать. Когда же пришёл черёд Троелса мыться, Гарри лежал на своей половине кровати, закрыв глаза, стараясь разобрать слова незнакомой песни, которую распевал мужчина в баре напротив, и не поддаваться панике, мучившей его с тех самых пор, как они сошли с корабля.
Они взяли с собой лишь самое необходимое; бо´льшую часть багажа оставили на станции, чтобы забрать на следующий день. Ещё в закрытой школе привыкнув отстаивать как можно больше частной собственности, Гарри тем не менее вынужден был добросовестно достать из сумки лишь вещи, без которых никак не мог, и аккуратно сложил их, чтобы маленькая комнатка не казалась ещё меньше.
Троелс же не стал себя ограничивать. Напротив, он, судя по всему, с помощью вещей отметил свою территорию, заняв ими не менее пятидесяти процентов её малопривлекательной площади. Дело было не только в его одежде, валявшейся на полу, кровати и потёртом письменном столе, но и в остром, чуть мясном запахе его тела, не противном, но стойком, так что вся комната пропахла мясом, пока Гарри был в ванной. Чувствовалось, что здесь комната Троелса, куда Гарри пробрался без спроса; ощущение усилилось, когда Троелс вернулся из ванной, насвистывая, обёрнутый одним только полотенцем, которое тут же отшвырнул в сторону. Он совершенно не смущался своей могучей наготы, пока, жизнерадостно болтая, доставал чистую одежду из раскрытого настежь чемодана.
Нужно заказать по стейку, сказал он почти безапелляционно, потому что стейк – лучшее, что может предложить Мус-Джо, и выпить пива, поскольку вино здесь дорогое и никуда не годится. Потом они пойдут к женщинам.
Гарри напомнил ему, что женат, но Троелс лишь отмахнулся. «Зачем тогда бриться в городе, битком набитом бородачами?» – спросил он ехидно. Кого он тут собирается впечатлить? Гарри начал было тихо говорить о правилах хорошего тона, но вскоре умолк. Он уже начал понимать, что Троелс – обыкновенный задира и часто говорит обидные вещи, чтобы увидеть реакцию собеседника, но придаёт не слишком много значения, если его слова остаются без ответа.
В их собственной гостинице, когда они приехали, еду уже не подавали, к облегчению Гарри: запах варёной капусты, замечания постояльцев сквозь зубы по поводу шума, перебоев с водой и бумажек с надписью «временно проживающий», приколотых едва ли не к каждой двери, не создавали впечатления, что здесь заботятся о чужом удовольствии. Они нашли шумную таверну, где сильно заросший бородой тенор ещё распевал сентиментальные песенки; им принесли стейки с жареным луком и жареным картофелем. В порции было намного больше мяса, чем Гарри мог бы съесть, но он знал, что в этом деле всегда может рассчитывать на помощь Троелса.
Пока они пили один стакан пива за другим, Троелс вынудил его говорить о Винни. Надеясь, что алкоголь и разговоры отсрочат на неопределённый срок угрозу пойти к женщинам, Гарри всё больше растравлял себе душу, рассказывая о тихом обаянии Винни, о её красоте, лукавом остроумии, о том, какая она чудесная мать и как искусно управляется с иглой и мотком шёлка. Троелсу так хотелось узнать о ней побольше, что Гарри начал опасаться, не собирается ли этот невероятно самоуверенный датчанин, передав его фермеру, плыть обратно в Туикенем, чтобы волочиться за его женой.
Потом Гарри стал рассказывать о сценических приключениях Патти, и кто-то из посетителей таверны, подслушивавший разговор, заявил, что её фотография висит на доске. В таверне стояла нелепая доска, больше под стать будуару, чем бару, по всей видимости, призванная защищать от сквозняков мрачными зимними вечерами. Она была старательно оклеена вырезанными из лондонских журналов фотокарточками, по бо´льшей части актрис или светских красавиц; в особенности много было девушек из Гайети-театра. Любитель подслушивать, явно захмелевший, стащил доску со стены и положил на стол; по залу прошёл шёпот, и вскоре возле них собралась толпа любопытных бесцеремонных мужчин.
– Ну? – спросил Троелс. – Где она?
И, слава богу, он тут же её нашёл, выделявшуюся роскошью форм из толпы скромно одетых цветочниц; она улыбалась, чуть приоткрыв рот, а кремовые, можно даже сказать, мускулистые плечи рвались на свободу из тонкой ткани.
– Петь-то умеет? – спросил Троелс.
– Слух у неё есть, – признался Гарри, – но голос слабоват. Со сцены её не очень хорошо слышно.
– Какая разница? – кто-то рассмеялся. – Главное, прекрасно видно!
– А приятель у неё есть?
– У неё… у неё есть поклонник, – сказал Гарри, с грустью вспомнив наследника Врядли и постоянное выражение лёгкого недоумения на его лице, – средней руки аристократ, – он чуть запнулся на слове «средней».
– Ой, – воскликнул кто-то, передразнивая акцент Гарри, которого сам он никогда за собой не замечал, – только с-с-средней руки! Боже правый!
– Он на ней женится? – спросил другой.
– Ну… сомневаюсь, – сказал Гарри, почувствовав лёгкий укор совести, что выдал Патти, и прикусил язык, чтобы не разболтать о золотых часах и виллах в Пангборне.
Мужчины принялись рассматривать фотографии девушек, обсуждая их волосы, груди и, на фотографиях пооткровеннее, ноги в выражениях, вызвавших в памяти Гарри сцены, когда отец грубо поднимал бархатную губу лошади, чтобы осмотреть зубы.
Троелс во время этого разговора собрался уходить, и Гарри осознал, как он сильно зависит от его контроля. Если бы новый знакомый внезапно скрылся в ночи, прошло бы немало дней, прежде чем к Гарри вернулась бы способность вновь принимать решения.
