Мужчина стоял перед ним в ярком свете луны. Они были у маленького домика в Вефиле, поэтому Гарри сразу понял, что это сон, но образ был таким же ярким, как в реальности, и таким же пугающим, как настоящая угроза. Это был высокий мужчина, почти великан, заслонявший собой луну. Гарри сразу узнал его по особенному запаху мяса, по дразнящему тону. Он придвинулся ближе и произнёс мерзкие слова. Гарри ударил его в челюсть с такой силой, что мужчина отлетел в сторону.
Он тяжело упал, ударившись обо что-то. Вид его, распростёртого, почти беззащитного в лунном свете, вызывал желание столь же сильное, как и страх, отчего страх ещё больше усиливался.
Гарри знал, что единственный выход – сбросить его в реку раньше, чем он придёт в сознание. Он потащил его за сапоги по траве, но, конечно, ботинки в итоге остались у него в руках. Тогда он взял мужчину за ноги, лихорадочно стянув с него носки, чтобы получше ухватиться, и поволок к реке, уже понимая, что это безнадёжно. Большие, костистые, горячие ноги, сжатые в его руках, пугали своей невозможной близостью, а тело становилось всё тяжелее и тяжелее.
Секунду спустя он увидел, что мужчина пришёл в себя и теперь наблюдает за ним, ухмыляясь его жалким усилиям, готовясь напасть. Внезапно он взбрыкнул ногами, жёсткими, как кулаки, и Гарри оказался на спине, оглушённый; великан стоял над ним, зажав в одной руке его запястья, а другой обхватив шею. Он наклонился, коснувшись носом щеки и шеи Гарри.
– Когда я убью тебя, – сказал он почти нежно, – я тебя отымею, жёстко, как в старые добрые времена. А после того как отымею и убью твою жену, клянусь тебе, я отымею твою маленькую дочь.
Гарри проснулся от собственного крика, в поту; простыня, перекрутившись, обвила его тело. Вокруг горевшего ночника кружили мотыльки. Он перестелил постель, снова лёг, уверенный, что сон не повторится, и погасил ночник, но больше не смог уснуть, потому что из ниоткуда ворвался чудовищный ветер, и хлипкая низкая дверца домика захлопала убийственно не в такт. Выбравшись из кровати, он распахнул дверь так широко, что она прислонилась к наружной стене домика.
Ветер сделал эту ночь волшебной. Сияли звёзды, воздух был полон шуршания листьев. Лунный свет озарял бесшумное движение реки. Он немного постоял, глядя в ночь, напомнил себе, что утром обязательно нужно вымыться. За рекой находились очаровательные купальни для леди и джентльменов, и он слышал, как Хохотун рассказывал кому-то, что печь топится на рассвете, поэтому часов в девять вода изумительно горячая.
Потом он увидел открытую дверь домика Сэмюеля, самого дальнего из домиков, расположенных полукругом на холме, сбегавшем к реке. Стоя в проёме двери, Гарри наблюдал, как появился Гидеон, в полутьме обнял чернокожего мужчину и побрёл по траве в дом. Сэмюель вышел в пятно лунного света. На нём были только пижамные штаны, на голые плечи он накинул одеяло. Гарри смотрел, как он зажёг сигарету и наслаждался дымом, прислонившись к стене домика.
Мус-Джо
О предметах, подобных этому, говорить не принято, поскольку такие разговоры пятнают и того, кто говорит, и тех, кто слушает.
Джордж Дрисдейл, «Основы социальной науки и натуральной религии».
Глава 13
Остаток путешествия Гарри почти не видел Троелса и лишь в самом конце обнаружил, что он проводит время на нижней палубе, где у него были свои дела с семьями мигрантов, которых Гарри краем глаза видел в Ливерпуле. Погода и море успокоились – или, может быть, к ним наконец привыкли, – и пассажиры понемногу начали собираться в ресторане. Гарри много времени проводил с женщинами в чёрном, почтенными уроженками Торонто, в самом деле носившим траур – в Англии они были на похоронах отца. Они привлекли священника к игре в карты, и Гарри нужен был им в качестве четвёртого игрока в бридж.
Когда Троелс наконец появился, его окружала компания немного угомонившихся английских щенков. Поймав взгляд Гарри, он без улыбки чокнулся с ним бокалами, и Гарри подумал, не сожалеет ли его новый знакомый о своей чрезмерной дружелюбности в тот вечер, когда они ужинали тет-а-тет. Но Троелс нашёл его в толпе на палубе, когда пассажиры вновь увидели землю.
Не думал ли Гарри, поинтересовался Троелс, о том, чтобы поучиться основам фермерства несколько месяцев или даже год, прежде чем начать обрабатывать свой участок? Когда Гарри сказал, что думал и что эта мысль показалась ему разумной, Троелс сообщил, что на этот случай у него готов план. Вместо того чтобы помчаться в прерии раньше щенков, которые ещё долго пробудут в Торонто, спуская свои сбережения, он собирался навестить мужа двоюродной сестры, у которого были только дочери, и хозяйству всегда требовались рабочие руки.
– Ты же не особенно хочешь увидеть Торонто, верно? – спросил он не слишком дружелюбно, и Гарри, после долгих бесед с дамами-картёжницами очень желавший увидеть Торонто, соврал и сказал, что предпочтёт сберечь деньги и скорее отправиться в путь.
Вот как вышло, что, сойдя с корабля в Галифаксе, он сразу же купил билет в один конец на поезд, отправлявшийся в город под названием Мус-Джо.
Поезд был ужасен. Дамы-картёжницы назвали его изумительным, но, очевидно, никогда в жизни им не ездили и, как предположил Гарри, восхищались только тем, что он символизировал. Поезд означал колонизацию, может быть, даже цивилизацию, воплощённую в стали, дереве и двух изрыгающих пар чудовищах-локомотивах. Их должно быть два, сообщил Троелс, не только из-за большого размера и веса поезда, но и ввиду смутной опасности, что снег на их пути ещё не совсем стаял.
В поезде был вагон первого класса, но Троелс отмёл эту возможность, заявив, что первый класс – для богатых туристов и дураков и что они лучше чаще будут приходить сюда обедать. Они разместились в одном из длинного-предлинного ряда вагонов, приспособленных для того, чтобы доставлять пассажиров в западные прерии как можно быстрее, без промедления. Сиденья были деревянными и такими же твёрдыми, как церковные скамьи. Откидные спальные полки напоминали огромные чайные подносы, искусно врезанные в потолок. Эти полки сразу же заняли, предпочтя их деревянным сиденьям, то ли потому что мужчины и женщины были измучены бессонными ночами, проведёнными на ещё более неудобных спальных полках корабля, то ли из-за страха, что, учитывая, какая толпа хлынула в поезд, потом будет значительно труднее занять место под солнцем.
В каждом конце каждого длинного вагона располагалась печь. Эти печи никогда не простаивали и почти никогда не стояли в одиночестве без пассажиров, жаривших толстые куски жирной колбасы или обрезки столь же непонятного мяса. Воздух был плотным не только от запаха жареной пищи, но и от вони грязной одежды, алкоголя, табака, немытого тела. Всем велели сгрузить багаж, старательно размеченный, в особый вагон, но нашлись вещи, с которыми пассажиры побоялись расстаться, поэтому отовсюду торчали тюки и коробки, размещённые на коленях, под ногами и даже под головой в качестве подушек.
Воспитанный в послушании, разнервничавшись из-за нетерпеливой расторопности Троелса, Гарри сдал в багаж всё, кроме паспорта, денег и брошюрки. Конечно, он изучил её вдоль и поперёк, но теперь, опасаясь, что излишняя простота стиля обманчива, начал заново, вглядываясь в значимые подробности, которые мог упустить в первый раз. Его внимание постоянно отвлекали. Вокруг не смолкало гудение разговоров, по бо´льшей части на незнакомых языках, отчего они мешали чтению не больше, чем пение птиц, но взгляд то и дело притягивали люди.
