В ту ночь он не спал; когда его голова коснулась подушки, он с необыкновенной ясностью осознал происходящее и внезапно ощутил неожиданный прилив благодарности к малопривлекательному брату жены со всеми его суждениями, полученными из вторых рук, и помпезными манерами, полученными из третьих. Роберт оказался в невыносимом положении. Обратиться в полицию значило разрушить имя своей семьи и, возможно, поставить под угрозу репутацию профессионала. Не обратиться, уничтожить свидетельство, тем самым позволив одному шантажисту и двум содомитам уйти от справедливости, как он и поступил, значило навсегда взять тяжёлый грех на душу юриста. Гарри знал, от чего ему позволили уйти. С тех пор как встретил Браунинга, он больше положенного начал сопереживать людям, которых Роберт называл «того сорта», а Фрэнк – «тварями». Пять лет тяжёлой работы. Всем известно, каким образом труд на каторге или в каменоломне сказывается на неподготовленном человеке, насколько даже год в таких условиях укорачивает жизнь. Суд над Уайльдом пришёлся на школьные годы Гарри; судебные процессы такого рода почти никогда не оглашались, как будто, не говоря об этом, можно было отрицать реальность происходящего, но тем не менее они постоянно шли. Браунинг узнавал о них из, как он выражался, «Неллиграфа»
[17] и, рассказывая жуткие истории, ликующе улыбался. С таким же удовольствием он читал о самоубийцах – тех, кто топился, резался бритвой, травился щёлочью, – убеждённый, что несчастные попались, но им милостиво даровали возможность уйти из жизни, чтобы избежать ещё большего позора.
Гарри не тешил себя надеждой, что Роберт сжалился над ним – конечно, он желал добра только Винни и Филлис, – но тем не менее был ему благодарен. Он вновь был взволнован и напуган открывшимися перед ним возможностями и ощутил тиранию выбора, от которой, как ему казалось, его навсегда избавил брак.
Филлис очень скоро забудет его, как забыл он свою мать, сохранив в памяти лишь неясный символ, тень над кроватью. Его дочь будет опекать община, состоящая из бабушки, дядь и тёть.
Глава 10
Гарри позавтракал с младшими девочками, рассказав им, как чудесно вчера выступила их сестра и как Врядли и другие поклонники завалили её букетами (на самом деле её голос звучал пронзительно и нервно, аплодисменты были жидкими, а букет она получила всего один, от Врядли, но Гарри хотелось представить картину в выигрышном свете). Потом взял у горничной поднос с завтраком для Винни и сам отнёс наверх.
Жене он честно рассказал о выступлении, понимая, что она в любом случае догадается, как всё было. Потом спросил, как она провела вечер.
– Неожиданно явился Роберт, – сказала она. – Хотел тебя увидеть, но мы все так устали, что оставили его одного дожидаться тебя. Он был ещё здесь, когда ты вернулся?
– Да. Снова проблемы с деньгами.
– Только не это!
– На этот раз всё ещё хуже, милая.
Обеспокоенно посмотрев на мужа, она откусила краешек тоста.
– Мне придётся ненадолго уехать, чтобы немного заработать.
– Господи, но почему?
– Солнышко, придётся в это поверить.
– Но что ты будешь делать?
– Всё что угодно, если переезд обойдётся недорого. На рудниках требуются рабочие. Я могу работать на чайной плантации. Или каучуковой. Или заняться овцеводством в Новой Зеландии.
– Ты не заболел?
– Я серьёзно, Винни. Я поеду в город, поспрашиваю. Посмотрю, что мне удастся найти.
Грустно улыбнувшись, она покачала головой, и он, ощутив укол раздражения, почувствовал, что она вряд ли видит в нём мужчину.
– Прости, – сказала она. – Я не смеюсь над тобой. Просто удивлена. И, пожалуйста, будь ангелом, загляни в детскую. Мне кажется, няня забыла, что Филлис в половине одиннадцатого нужно отвести к доктору.
Дверь дома на Джермин-стрит, как всегда, была открыта. Гарри проскользнул наверх и услышал звуки, которые ни с чем нельзя было спутать, – шёл урок ораторского искусства, и женщина выговаривала фразу: «Она стояла на балконе, безотчётно передразнивая его икание», в манере, не напоминающей ни герцогиню, ни уличного мальчишку, а лишь вычурную, ненатурально-актёрскую речь. Найдя этажом ниже жёсткий маленький стул, Гарри сидел на нём и ждал, пока урок не закончился и Браунинг не проводил ученицу.
– Есть минутка? – спросил он. Браунинг подпрыгнул.
– Быстро, – сказал он, возвращаясь в квартиру и открывая дверь. – Ты не должен был приходить, – добавил он, – за нами могут наблюдать.
– Никто не наблюдает, – сказал ему Гарри.
– Откуда ты знаешь?
– Брат моей жены сжёг улику. Никаких последствий не будет.
– Не считая того, что мы оба лишились работы…
– Мне так жаль, Браунинг.
Браунинг чуть смягчился и быстро поцеловал его в лоб.
– Могло быть гораздо, гораздо хуже.
– Прости меня. Я думал, ты читал то, что я писал.
– Я и не думал, что ты писал в той книжке. Что-то забавное?
– Ужасно похабное.
Браунинг рассмеялся.
– Ну, переживу. Думаю попытать счастья в Нью-Йорке. У меня там друзья, они говорят – нустуяящий английский акцент произведёт у них фурор.
– Вот как? Хорошо. А как насчёт…
– Вдохни, Гарри. Глубже. Ну, говори.
– Может, я поеду с тобой?
– Чего ради?
– Сначала я подумал о Париже.
– Я не знаю французского. Не найду работы, кроме как танцевать, а для танцора я, пожалуй, становлюсь староват.
– Я бы мог нас обеспечить. Если бы мы жили скромно…
– Не люблю скромности. Она неуютна и обычно холодна.
– Тогда позволь мне поехать в Нью-Йорк с тобой. Я найду работу. Мы снимем квартиру. Как эта, но чуть побольше.
– Законы в Америке такие же, как в Англии. Может, даже строже.
– Мы будем осторожны. Две квартиры, одна напротив другой.
Браунинг рассмеялся.
– Я люблю тебя, – сказал Гарри. Браунинг перестал смеяться.
– Я хочу быть с тобой, – продолжал Гарри, и внезапно ему показалась возможной эта жалкая фантазия. Он желал её всем сердцем.
Браунинг отвернулся, принялся листать какие-то бумаги.
– Какого цвета у меня глаза? – спросил он.
– Карие.
– Зелёные. Когда у меня день рождения?
– Откуда я могу знать? Ты никогда мне не говорил.
– Сколько мне лет?
– Двадцать пять? Тридцать? Я не знаю. Разве это важно?
– Ты ничего обо мне не знаешь, Гарри, так же как я совсем ничего не знаю о тебе.
