– С ней я не нервничал, – сказал Гарри, и Роберт заржал.
– Это в твой огород, Фрэнк. Может, она не говорила и о том, что её братья такие грубые? А?
В комнате напротив кто-то заиграл на пианино, и Роберт тяжело вздохнул.
– Думаю, это намёк, что нас ждут дивные наслаждения.
– Не могу пропустить игру крестницы, – сказал пастор, – я дал молчаливый обет.
– Винифред – ваша крестница? – спросил Гарри.
– Нет, нет. Не Винифред, а Патрисия. Думаю, она попросила разрешения спуститься, чтобы порадовать нас.
– В разрешениях она не нуждается, – заметил Фрэнк, когда они, неохотно вынув изо рта сигары, поднялись из-за стола.
– Боюсь, мы незнакомы с Патрисией, – сказал Гарри.
– Ну, все знакомятся с Патти почти сразу, – ответил Роберт. – Как там говорит мамзель Вейнс?
– Миис Паати – аг’тистическая натуг’а, – сказал Фрэнк.
Они прошли переднюю; издалека, с кухни, слышался звон тарелок, из полумрака лестничной площадки – уже знакомое хихиканье. Гарри заметил, как Роберт поднимает глаза вверх, в шутку изображая бешенство, а потом ухмыляется и делает вид, будто наставляет на сестёр ружьё. Стать главой такого семейства в двадцать с небольшим, или сколько ему там было, когда умер Роберт Уэллс-старший, – это кого угодно превратит в чудовище. Помпезность. Суровость. Снобизм. Всё это были маски, за которыми скрывался страх. Видеть, как его вытесняет младший, более умный брат, прятавшийся за непритязательной ролью второго партнёра, было ещё тяжелее. Гарри решил, что в дальнейшем не будет судить его так строго.
После довольно сдержанных красок обеденного зала – полированное красное дерево, тёмные стены, непроглядные, покрытые тёмным лаком картины – гостиная казалась такой же полной женственности, как платье, висящее возле фрака – кругом кружева, цветы и зеркала. Миссис Уэллс и жена пастора сидели на диване нос к носу. На соседнем диване Джорджи листала нотную тетрадь. Девушка, у которой были округлые плечи и тёмные волосы, густым каскадом спадавшие на спину, играла на пианино. Гарри заметил то, на что не обратил внимания в прошлый раз: длинный ряд детских портретов в рамочках вдоль беломраморной каминной полки, галерею плодовитости миссис Уэллс. В углу рамки десятого портрета шла чёрная бархатная ленточка.
Винифред, как оказалось, наблюдала за ними с веранды, куда, вероятно, вышла подышать свежим воздухом, потому что в комнате было жарко и душно, как в парнике. Когда вошли мужчины, она вернулась в комнату и без улыбки подала им кофе в маленьких чашечках. Джек уселся на диван рядом с Джорджи, пастор подошёл выразить восхищение своей крестнице у пианино, а Уэллсы, избавленные наконец от необходимости развлекать гостей, направились на веранду, где вскоре снова зажгли сигары.
Гарри остался стоять рядом с Винифред, которая немного раскраснелась, но от неё приятно пахло розами.
– Вы нам споёте? – спросил он. Игра на пианино подошла к концу, и речь зашла о песнях.
– Нет, что вы! У меня совсем нет слуха. Выступать будет Патти. Тсс! Сейчас.
Повернувшись, он увидел, что Джорджи перебралась за пианино, а девушка, до этого сидевшая к нему спиной, прислонилась к изгибу инструмента, вытянув одну руку вдоль – жест, полный артистизма.
Если Джорджи была несколько мужеподобной, а Винифред – хорошенькой, то Патти оказалась просто ослепительно красива. Огромные зелёные глаза, губы цвета свежих фруктов и фигура, которая, родись она в бедной семье, помогла бы ей продать что угодно, от корсетов до мыла. Он не слышал слов песни – какая-то чепуха про стены обители и шёпот медлительный, – но, пока она длилась, не мог заставить себя перевести взгляд на что-нибудь другое.
Она была полна потрясающего магнетизма, как пантера.
Когда она станет достаточно взрослой, чтобы носить высокую причёску – а это случится считаные месяцы спустя, – она будет держаться как королева. Ничего удивительного, что её крёстный отец, не имевший своих детей, был так ей одурманен, а мать так настаивала, чтобы отдать её на воспитание монахиням.
Когда песня закончилась, все похлопали, а Патти сделала реверанс и покорно опустилась на скамеечку у ног матери, Гарри повернулся к Винифред и с удивлением увидел на её милом лице выражение неясной печали. Она легко смахнула это выражение, как горничная смахивает паутину, но именно в тот момент он решил сделать всё, что в его силах, чтобы она была счастлива.
Глава 5
Больше всего в их маленьком домике в Херн-Бэй Гарри нравилось завтракать. С одной стороны дома располагалась оранжерея с видом прямо на море. Винни посадила там несколько папоротников и пальм и полушутя называла её зимним садом. Даже в холодные месяцы здесь было просто прекрасно встречать новый день, поэтому каждое утро их ожидал здесь накрытый столик. По утрам у Винни было плохое настроение, хотя она никогда этого не показывала. И если уж на то пошло, такой расклад вполне устраивал Гарри, потому что по утрам он был молчалив. (Одна из нескольких причин, по которым они поняли, что подходят друг другу, – возможность для каждого из них побыть наедине с собой, не оскорбив другого и будучи уверенным, что он не воспримет молчание как обиду.)
Как все любители писать письма, она получала множество ответов. Она читала их за завтраком, методично открывая каждый конверт ножом, ещё не вымазанным в масле, и через час или два после завтрака возвращалась за свой маленький столик, чтобы ответить, пока мысли ещё свежи.
Он тоже писал письма, но только одному Джеку. Братьям редко удавалось выдать хотя бы по письму в неделю. Поэтому обычно горничная клала с той стороны обеденного стола, где сидел Гарри, только газету.
В то утро Винни спустилась вниз раньше него, чему он удивился, потому что ночью им не удалось выспаться ввиду нежелания ребёнка, разбуженного зубной болью, снова уснуть, и Гарри счёл, что она захочет провести лишний час в постели и, может быть, даже попросит принести завтрак туда.
– Доброе утро, милая, – сказал он и поцеловал руку, которую она протянула ему, читая письмо Патти из Льежа.
Вверху стопки лежало письма, предназначенное Гарри и подписанное незнакомым почерком. Он открыл его, когда горничная внесла копчёную лососину и тосты. Письмо было от брата Винни, Фрэнка Бескровного, как за глаза окрестил его Джек, что стало причиной ссоры с Джорджи, вопреки всему, очень высоко ценившей умственные способности брата. Фрэнк писал на казённой бумаге, содержание было настолько же поразительно, насколько немногословно.
Я должен обсудить с тобой неотложный вопрос. Я приеду в Херн-Бэй сегодня утром, чуть после одиннадцати. Винифред, пожалуйста, ни слова. Сразу же после этого я вернусь в город.
Гарри засунул письмо под газету, но Винифред уже разглядела почерк.
– У Фрэнка всё в порядке? – спросила она.
– Ну, ты же знаешь Фрэнка. Он никогда не скажет. Так, скучный вопрос по поводу денег.
