Парочка из морга закусывала с утра до вечера. В любой час на столе посреди их каморочного офиса всегда стояло что-нибудь съестное. Сегодня это были домашние слоеные пирожки вперемешку с жаренным во фритюре маниоком. Амбруаз не мог понять, как можно получать удовольствие от еды в подобном месте. “Хочешь, верь, хочешь, не верь, но на полный желудок вонь переносить легче”, – как-то объяснил ему Буба. Амбруаз согласился выпить предложенный Абелем стакан вина: “Риоха” от испанского кузена, у него виноградники в Пенедесе.
– О, знаешь анекдот про судмедэксперта и журналиста? – вскричал Буба. – Журналюга его спрашивает: “Доктор, сколько аутопсий трупов вы произвели?” А тот отвечает: “Я все аутопсии произвожу на трупах”.
Амбруаз улыбнулся. Он любил циничные шуточки великана-сенегальца. Странная все-таки штука этот контраст между безудержным весельем парочки из морга и всем тем, что их окружало: как будто постоянный контакт с мертвецами резко обострял в них жизнелюбие.
– Я твоего клиента в третий зал положил. Держи, вот сумка с одежкой, – добавил Буба, протягивая ему чехол с костюмом. – Штиблеты не ищи, нету их. Вставная челюсть на каталке.
Амбруаз поднялся по коридору в зал подготовки умерших. Покойник, азиат семидесяти двух лет, был уже раздет и лежал на одной простыне. Запястье украшали следы от капельницы, а на шее молодому человеку предстали следы трахеотомии. Тело немыслимой худобы. Раку это свойственно: высасывает того, в ком поселился, иссушает лица, пожирает жировые отложения, а потом и плоть, оставляя старухе с косой только жалкий скелет, напичканный лекарствами. Сожран мерзким зверем изнутри, подумал Амбруаз. В области слегка вспученной брюшной полости виднелось красивое зеленое пятно, признак того, что бактерии уже принялись за дело и готовы заполонить все тело. Проверив личность покойного, он натянул защитный костюм и приступил к туалету. Трупное окоченение он снял без труда, тому почти не осталось мышц, куда запустить свои когти. Мэтр Танато, когда ему попадался истощенный труп, часто вспоминал чешскую поговорку: где нет ничего, там и смерти взять нечего. Промыв глаза и нос покойного, он заложил тампоны в ноздри и глотку. Посадил на место челюсть, зашил кожу на шее, на месте трахеотомии, вставил глазные колпачки, стянул рот и вымыл тело с головы до ног дезинфицирующим раствором. Кончиком указательного пальца смазал внутреннюю часть губ увлажняющим кремом. Мужчина весил килограммов сорок, не больше, и процесс одевания занял всего несколько минут. Матовая смуглая кожа не требовала особого макияжа. Пара взмахов расческой – и редкие волосы улеглись на череп. Он подсунул под шею умершему подушку, чтобы приподнять голову. Похожий на скелет труп, представший его взору по приходе, меньше чем за полчаса приобрел сходство с человеком в красивом темно-сером костюме. Амбруаз укрыл его до пояса простыней. Вероисповедания покойного он не знал, а потому не стал скрещивать ему руки и просто положил их поверх ткани. Вполне довольный результатом, он сложил свои вещи и зашел к местным обитателям попрощаться и сказать, что тело можно перевозить в ритуальный зал. В комнатке оказался один Буба: он уписывал кусок торта и читал последний выпуск “Канар аншене”.
– Я всё. Передавай привет Абелю.
– Приходи, когда тебе угодно, здесь ты дома, о юный белый колдун! И помни: только мертвые рыбы плывут по течению!
Могучий хохот Бубакара раскатился эхом, словно в соборе, и проводил Амбруаза до самой кабины лифта.
12
Уже четвертый год подряд восемнадцатого сентября Амбруаз навещал Изабель де Морбьё. “Камышовая поляна” находилась на лесистых холмах к северу от города. Пропетляв несколько километров по проселочному шоссе, его фургон выехал на обсаженную деревьями дорогу, ведущую к зданию. Солидный особняк лениво раскинулся на ухоженном газоне под вечерним солнцем. Белый мрамор разбросанных по парку скамеек тонул в тени величавых дубов. Здесь не было места выражению “дом престарелых”. Наверняка его внесли в список запретных слов, способных напомнить обитателям пансиона, что они всего лишь старики и их жизнь подошла к концу. В подобных заведениях противопролежневый матрас именуют аксессуаром комфорта. Роскошные “Камыши” призваны были вытеснить мысль о покойницкой своим изяществом и позолотой. Все здесь рождало иллюзию мирного будущего в окружении чарующего ландшафта и угодливого, но грамотного персонала, а тишину нарушал только щебет бесчисленных птиц, свивших гнезда в парковых купах. Блистательный обман зрения, подумал Амбруаз, входя в холл. Ему казалось, что на лицах большинства попавшихся ему на пути пансионеров читается одно и то же усталое смирение. Несмотря на пухлые бумажники, несмотря на все приложенные усилия и затраченные средства, немощь, без сомнения, в конце концов проникала и сюда, как в любое другое место. Под высокими потолками, в свежести чистых простыней, среди снующих горничных и дежурных медсестер, под летнее мурлыканье кондиционеров и под зимним теплым дуновением обогревателей человеческие существа неумолимо проседали изнутри, а их чувства постепенно растворялись в пушистой нежности ковров.
Он решительно прошел мимо лифта и взбежал по широкой лестнице, ведущей в жилую зону. На третьем этаже его взору предстала целая россыпь цветочных названий на дверях комнат. Ирис, Гладиолус, Анютины глазки, Нарцисс, Эдельвейс, Гибискус. Молодой человек усмехнулся. Ему всегда хотелось спросить, есть ли в этом здании комнаты по имени Бессмертник, Календула или Крапива. Орхидея находилась в самом конце широкого коридора. Он дважды коротко постучал, и звонкий голос пригласил его войти. В рядах местной колонии, помимо нескольких столетних стариков, большинству было за девяносто. В том числе и Изабель де Морбьё. Амбруаз помнил, как четыре года назад впервые переступил этот порог.
– Инструментов не нужно, клиентка жива, – уточнил Ролан Бурден. – Заключила “Все включено ультра”, – добавил он почтительным тоном. – Хочет вас видеть, не разочаруйте ее. Сами знаете, такие контракты на дороге не валяются.
Ролан Бурден удостаивал предлогов и слов сверх необходимого только “Все включено ультра”. Для людей вроде Изабель де Морбьё, желающих самим, при жизни, организовать свое последнее путешествие, этот “роллс-ройс” ритуальных договоров обычно был идеальным предложением. Полный комплект посмертных услуг под ключ, по высшему разряду, похоронные принадлежности на уровне своей заоблачной цены. Гроб из благородных пород дерева, изысканный шелк внутренней обивки, музыка и григорианское пение во время прощания в ритуальном зале, изготовление макета и печать 300 экземпляров приглашения на похороны на глянцевой бумаге плотностью 200 г/м², доставка огромного венка из свежих цветов, гравировка золотом на надгробной плите, предоставление двух подсвечников тонкой работы со свечами, выпускание голубей по выходе с кладбища, книга соболезнований с веленевыми страницами и обложкой из кожи ягненка и – вишенка на торте – полный набор услуг по консервации тела в исполнении опытного профессионала. Потому-то Изабель де Морбьё и потребовала встречи с танатопрактиком, которому будет поручена операция. Амбруаз обнаружил в усталом теле живой и быстрый ум. Перевалив за девяносто, пожилая дама утратила аристократическую осанку и перемещалась теперь лишь с помощью ходунков и даже инвалидного кресла, когда хотела выйти в парк, однако лицо ее сохранило поразительную свежесть, а пелена, которую время по скверной своей привычке норовит набросить на глаза древних стариков, еще не затушила блеска ее зрачков. Но самым удивительным в ней был голос, до странного чистый и ясный голос, каким-то невообразимым образом исходящий из этого хрупкого тела. Она не скрыла от Амбруаза, что удивлена его молодостью, призналась, что ожидала увидеть скорее одного из старых профессоров в велюровых штанах, а не мальчика с повадками студента-медика, чуть ли не подростка, нимало не похожего на опытного профессионала, прописанного в контракте. Насчет своей компетентности он ее успокоил, сказав, что “Бурден и Сын” возложили эту миссию на него, а не на кого-то другого, именно по причине его признанного мастерства, – и умолчав о том, что причина заключалась также (и главным образом) в том, что на момент звонка от продавца похоронных принадлежностей он единственный не был занят. Тем не менее Изабель де Морбьё с недоверием отнеслась к его способности как следует убрать ее тело, когда придет время. Она засыпала его вопросами с вполне очевидной целью испытать его профессионализм. В конце концов несколько утомленный Амбруаз выдал ей знаменитую формулировку мэтра Танато, которой тот обычно потчевал учеников со своего помоста: “Еще ни один клиент в жизни на меня не жаловался”. Вопреки его ожиданиям, старая дама расхохоталась. С этой минуты лед между ними был сломан, и дальнейшая беседа протекала самым дружеским образом. Изабель де Морбьё хотела, чтобы он относился к ней как художник к своей модели. “Мне хочется, чтобы вы выучили все мои морщины, пока я жива, – призналась она. – Чтобы вы пропитались мною теперь, и когда придет день, восстановили меня в лучшем виде”. Она показала, какой пользуется косметикой, как причесывается. Потом стала рассказывать про свою молодость, про свою женскую жизнь до той поры, как настала осень и ее плоть и чувства поблекли. Про своего рано умершего мужа, про дочь, которая приезжает к ней по воскресеньям и возит обедать в город, про внуков и даже правнуков, чьи рисунки покрывали ярким ковром целую стену в ее комнате. Через полтора часа (видимо, пришло время какой-то процедуры, подумал Амбруаз) она распрощалась с молодым человеком, взяв с него твердое обещание вернуться на следующий год, в этот же день и час, за отдельную плату. Она назначала встречу своему танатопрактику точно так же, как своему кардиологу, офтальмологу, дантисту или педикюрше. “Контрольный визит”, – игриво добавила она.
