09.07.14, Мюнхен и проч
Десятый час операции.
Пытаюсь говорить спокойно.
– Мне звонил главврач, у Веры возникли какие-то проблемы с сердцем. Туда уже направили бригаду кардиологов.
– Мы их видели, – произносит Катя будничным тоном.
Нестор кладет ей руку на плечо.
– Здесь квалифицированные врачи. Кать…
Катя кивает.
– Я отойду на минуту…
– Катюша, если тебе нужно выпить, – показываю на ее сумку, – пей здесь.
Катя заходит за пальму и достает из сумки фляжку. Приложившись к горлышку, протягивает ее нам с Нестором. Мы делаем по глотку. Перед тем как завинтить крышку, Катя еще раз касается горлышка губами.
– Как ты не понимаешь, – Катя внезапно переходит на повышенный тон, – что, если он счел нужным тебе это сообщить, значит, дело совсем плохо! И почему он не сказал этого лично? Мы же здесь! Я тебя спрашиваю, почему он сообщил это по телефону?!
Она припадает к фляжке, не предлагая больше никому. По коридору – один в полушаге от другого – идут два врача. Катя оставляет фляжку в горшке с пальмой и бросается к ним. Цепляется ногой за широкий поддон. Падает. Мы с Нестором ее поднимаем, врачи скрываются за дверями. Санитары почти бегом толкают громадный куб, и Катя перегораживает им дорогу. Совсем еще мальчишки, смотрят испуганно.
– Что там происходит? – она переходит на крик. – Что вы, черт побери, везете?!
– Дополнительное оборудование для реаниматологов… Пропустите нас, пожалуйста.
Коридор полон медперсонала и неизвестно откуда взявшихся больных. Катя закрывает лицо руками. Делает шаг назад. Я и Нестор держим ее за руки. Чей-то телефон играет Токкату Баха. Стрелки настенных часов замирают и начинают двигаться в обратную сторону.
Из операционной выходит пожилой хирург. Выбрали его. Идет медленно. Остановилось сердце… Катя зажимает ему рот, чтобы кричать самой. К ней подбегает сестра с таблеткой и стаканом воды. Катя выбивает стакан у нее из рук. Кто-то из больных вскрикивает. Они пытались завести Верино сердце в течение двух часов… Стакан касается пола и взрывается смесью стекла и воды. Они сделали всё, что могли.
Катя поворачивается и, покачиваясь, идет к выходу. Толпа расступается перед ней как море. Внизу десятки корреспондентов. На ступенях она поскальзывается, ее подхватывает под руку телеоператор. Мы с Нестором ее догоняем. Катя направляется к машине. С трудом открывает дверцу. У машины целует Нестора и показывает ему, чтобы отошел. Смотрит на меня:
– Садись, Глеба.
Главврач:
– Она на ногах не держится! Господин Яновски, я прошу вас сесть за руль.
– Понимаете, – Катя ерошит главврачу волосы, – он не умеет водить. Ну, то есть совсем… А ехать мы должны вдвоем.
Она заводит мотор. Я сажусь на переднее сидение.
– Не устраивайте комедии. – Главврач наклоняется надо мной. – Я не открою ворота.
Не поднимаю глаз:
– Тогда мы пойдем на таран.
Катя предупреждающе нажимает на газ. Главврач говорит что-то санитару, и тот бежит к гаражу. Через мгновение оттуда выезжает реанимобиль и становится перед нашей машиной. Ворота начинают свое боковое движение, реанимобиль включает сирену и мигалку. Из него высовывается санитар и показывает Кате, чтобы следовала за ним. Катя кивает, что поняла. Жестом просит его выключить сирену. Когда становится тихо, она поворачивается ко мне:
– Включи песню про уток. Громче. Вот так.
С первыми тактами песни реанимобиль трогается с места. Катя следует за ним. Мы покидаем территорию клиники. Уступая место кортежу, машины прижимаются к тротуарам.
Смотрю на Катю. Прямая спина. Готическое лицо. Плотно сомкнутые губы. Застывшие черты оживляют бегающие огни мигалки. Катя-Сама-Неподвижность неожиданно начинает раскачиваться в такт песне. Кладет руку мне на плечо, и мы раскачиваемся вдвоем. К нашей машине пристраиваются автомобили телевидения: они ведут прямой репортаж. Потом отстают. Реанимобиль тоже куда-то сворачивает. Дальше мы с Катей едем одни.
В полном одиночестве въезжаем в Скалею, куда обещали привезти Верочку. Днем набираемся впечатлений, а вечером, сидя на балконе, делимся ими с девочкой. Нестор не исключал, что она может нас слышать. Говорите с ней иногда, посоветовал, вам будет легче, а может быть, даже и ей.
В первый день сообщаю Вере, что вода очень теплая. На мой вкус, даже слишком, уточняет Катя. А на воде – катера, яхты (Катина кисть движется волнообразно), такое спокойствие. Несмотря на то что рука Глеба немного сдала, он сегодня плавал кролем и брассом. Шепчу: скажи про скалу. Ах да, вспоминает Катя, там в одном месте есть подводная скала – важно, плавая, не удариться. Просто быть внимательным: вода такая прозрачная, что ее видно издали. Одной частью скала выходит на поверхность, вся в бурых водорослях – вылитая макушка, которую причесывают волны, да, Глеб?… Представляю, как это может надоесть (провожу ладонью по волосам) – тысячи лет непрерывного причесывания.
На следующий день идем в средневековую часть города, она на горе. Свернув с виа Рома, наталкиваемся на византийскую часовню – так Кате подсказывает ее планшет. Восьмой век. Сохранились фрески. Святитель Николай. Часовня в частном владении… Катя проходит по нескольким ссылкам. Вот, нашла… Ключ у Лючии, живущей рядом. Стучим к Лючии. Соседи говорят, что пошла в гости. Отправляемся по ее следам и в одном из домов находим Лючию, пожилую итальянскую даму. Говорим с ней на условном английском. Да, готова показать, почему нет? Ключ у нее при себе.
Входим в часовню. Освещение – естественное: у строения отсутствует крыша. В апсиде действительно фрески. Они повреждены, но в сохранившихся фрагментах краски не выцвели. Посередине – каменный жернов (одно время здесь была мельница), что-то вроде экспоната. Когда глаза привыкают к полумраку, в углу замечаем человеческую фигуру. Неподвижна. Еще один экспонат.
– Это отец Нектарий, – шепотом говорит Лючия. – Русский.
Фигура оживает и крестится. Катя вздрагивает. Также шепотом:
– Он здесь… всегда?
– Приходит молиться. У него свой ключ.
Нектарий зажигает свечу и становится на колени. Лючия неслышно выходит.
Теряем счет времени. Смотрим на Нектария и его свечу. Он читает молитвы очень тихо, и мы слышим только их отрывки. Только бы не останавливался – не хочется отсюда выходить, потому что здесь нет времени. А снаружи – будущее, которого у меня, собственно, и нет. Стоять бы вечно под это бормотанье, погружаясь в его покой. Обманывая будущее, ждущее там, за дверями.
Нектарий стоит передо мной – маленький, седой. Круглые очки в металлической оправе. Поймав мой взгляд, улыбается:
– Очки – винтаж, достались от одного монаха. – Улыбка его тает. – Ты ведь сейчас о будущем думал?
