– Миколо…
Он поворачивается к старикам:
– А з вами ще розберемося. Контра…
Я иду вдоль палаток, чувствуя приставленный пистолет. Слышу, как полы шинели хлопают о сапоги. Нет, это не лето в деревне. И даже не август 91-го – кажется, всё гораздо серьезнее. Микола приводит меня в большую палатку с желто-голубым флагом. Начинается допрос. Сознание отказывается верить в происходящее и предлагает свои варианты. Сон. Кино во сне. Сон в кино.
Но происходящее – происходит, это его свойство, и я стою в центре палатки, и передо мной, развалясь, сидит Микола. Напоминает какую-то картину – чей-то, как и в моем случае, допрос. Злой и чернявый. За що полюбилá за що полюбилá чорнявого Iванка? И в самом деле, за что? Вроде не за что. Интересно, состоится ли концерт с Верой? Если да, нужно будет эту песню обязательно включить.
– На кого ти працюєш? Знаю, що на Москву – на кого конкретно? – Речь четкая, интонация безупречна.
Хочется, чтобы это был сон. Чтобы утро, начавшееся сегодня в Петербурге, продолжалось, а я все еще был в постели. Бывают такие затяжные сны, когда кажется, что проснулся, встал уже, поехал, допустим, в аэропорт, куда-то улетел… Меня охватывает апатия. Если пристрелит меня Микола, то избавит, в общем, от многих неприятностей. ТТ как средство от Паркинсона.
– Мовчиш? – Он поднимает пистолет.
Пожимаю плечами.
– Я тебе питаю
[65], ти, сука московська, нащо ти нашу мову вивчив, нащо тих дурнiв розпитував?
[66] Зрадниками
[67] хотiв їх зробити?
[68]
– Нет, конечно.
– На нервах граєш? Я знаю точно, що ти шпигун, але до суду не поведу, бо суд тебе не розстрiляє. А я розстрiляю.
Микола краснеет. А заодно как-то даже чернеет, хотя больше, кажется, некуда. Грозный ангел революции.
– Послушайте, мы ведь один народ…
– Справдi?
[69] – Микола вдруг переходит на спокойный тон. – Адин народ? – он задумчиво продувает дуло. – Нi, не адин народ. Тут ти сильно помиляєшся
[70]. Ви – вороги мого народу. А тепер слухай мене уважно
[71]. – Он взводит курок. – Даю тобi хвилину
[72] для вiдповiдi
[73] на моє питання
[74]. Через хвилину – стрiляю.
Театрально отвернул с часов рукав. Так же эффектно он меня, думаю, и застрелит. Жалею об отсутствии Клещука – он бы наконец увидел, как падают по-настоящему. В буквальном смысле последняя попытка преподавателя.
Признаться? В чем? В чем угодно? И дать основание для выстрела? Если сейчас он хоть немного сомневается… Но Микола не похож на того, кто сомневается. Он уверен в своей правоте.
Шаги и шелест брезента. Микола смотрит на вошедшего.
– Дивлюся
[75], напружена
[76] тут у вас атмосфера… – вошедший показывает на пистолет в руке Миколы.
Оборачивается ко мне. Похож на Егора, которого я после окончания школы не видел. Егор? Смотрит на меня. Подмигивает. Егор… Вот он, оказывается, где.
– Шпигуна пiймав.
Голос у Миколы недовольный. Оторвали от дела.
– Та який же це шпигун! – хохочет Егор. – Це гiтарист-вiртуоз Глiб Яновський, мiй однофамiлець.
– Бачив я, який вiн вiртуоз… Закликає
[77] до зради
[78].
– Не было такого, – возражаю.
– Мовчати!!! – неожиданно орет Микола. Встает. – Пане Єгоре, ви знаєте, як я вас поважаю…
[79]
– То добре, що поважаєш. Тож опусти цю штуку.
– Так от, я прошу вас: не втручайтеся
[80].
Пан Егор по-прежнему весел. Достает сигарету, подносит к ней зажигалку. Всё внезапно: движение ноги, пистолет ударяется о натянутый верх палатки и падает рядом со мной.
– Як ти зi мною розмовляєш, гнiда?
Егор уже не смеется. Взгляд его спокоен и зол. Понятно, что он и до этого не смеялся. Микола встает, но как-то нерешительно.
– А тепер пiднiмiть пiстолета, – губы Миколы дрожат, – i дати його менi.
– Дати? А чого ж i не дати?
Ударом в лицо Егор сбивает Миколу с ног. Тот вяло шарит руками по полу, и я вспоминаю эти движения. Лысый водитель. Пепельница… Егор поднимает Миколу за шиворот, чтобы ударить еще, но в последнее мгновение останавливается. Лицо Миколы в крови. Егор швыряет его на пол.
– Ще дати?
– Нi, – хрипит Микола.
Егор выводит меня из палатки. Мы идем мимо костров, которых теперь вроде бы меньше. Крещатик тоже когда-то засыпает. Пахнет весной.
– Ты как здесь оказался? – Егор переходит на русский.
– Приехал на похороны отца.
– Умер, значит… Жаль. На похороны не пойду, извини. – Подмигивает, но как-то неестественно. – Да меня и не известили.
Еще раз подмигивает, и до меня доходит, что у него нервный тик.
– Столько лет ничего о тебе не слышал…
– И слава богу. Этого, честное слово, лучше не слышать. – Егор хлопает меня по спине. – А я все эти годы за тобой, виртуозом, издали следил.
Возле поворота на бульвар Шевченко Егор останавливается.
– Ладно, прощаемся.
– Спасибо, брат. – Обнимаю Егора, точнее, пытаюсь обнять, поскольку Егор стоит не шелохнувшись. – Мне кажется, он бы меня пристрелил.
– Ну, это вряд ли. Микола – бывший артист, существо безобидное. Ему только и нужно было, что эффектная сцена.
– Жаль, что он не воспользовался катапультой. Не догадался, что ли?
– Выходит, не догадался. Глеб, братан… – Егор смотрит на темные громады каштанов. – Уходи подальше, иначе я сам тебя пристрелю. Кто не спрятался – я не виноват, помнишь? – Закуривает. – Матери привет. Она всё мечтала куда-то уехать… Уехала?
