Немало поэтому Георг был изумлен, когда его привели в просторную прекрасную комнату, которая, правда, выглядела не совсем уютной, потому что в ней находилась лишь пустая кровать и огромный камин, но в сравнении с воображаемыми картинами заточения эти покои скорее походили на парадный зал, нежели на темницу. Старый воин, пожелав арестанту доброй ночи, ушел со своими солдатами, а в комнату вошел маленький худощавый старик; большая связка ключей, висевшая у него сбоку, давала понять, что он тюремный страж.
Старик молча положил в камин несколько поленьев, вскоре запылал приятный огонь, который в холодную мартовскую ночь был весьма кстати. На доски широкой, пустой кровати тюремщик постелил большое шерстяное одеяло, и первое слово, которое Георг услыхал из его уст, было дружеским приглашением располагаться поудобнее.
Жесткие доски и тонюсенькое одеяло выглядели малопривлекательными, но Георг все же поблагодарил старика за заботу и похвалил его темницу.
— Здесь заключаются рыцари, — наставительно произнес тюремщик, — для простых людей есть помещение в подземелье, не такое удобное, зато чаще посещаемое.
— А здесь, вероятно, долгое время никого не было? — спросил Георг, оглядывая пустынные покои.
— Последний узник тут был семь лет тому назад. Звали его господин фон Бергер. Он скончался в этой постели. Да будет Господь милостив к его бедной душе! Кажется, ему здесь понравилось, с тех пор по ночам он частенько навещает свою старую комнату.
— Как! — усмехнулся Георг. — Вы говорите, что он приходит сюда после смерти?
Тюремщик боязливо оглядел темные углы комнаты, едва освещенные беспокойным пламенем огня, которые, казалось, то выступали вперед, то отодвигались, поправил поленья в камине и проворчал:
— Говорят разное…
— И он умер на этом вот одеяле? — воскликнул Георг; по спине у него, несмотря на все мужество, пробежали мурашки.
— Да, господин, — прошептал тюремщик, — на этом самом одеяле. Отсюда он и отправился на тот свет. Дай бог, чтобы путь его лежал не дальше чистилища. Поэтому-то мы и называем это одеяло не иначе как покров, а комнату — рыцарской усыпальницей.
С этими словами страж, как бы боясь малейшим звуком потревожить покойника, тихо проскользнул за дверь, в коридор. Ключи его как-то особенно громко загремели в замке тяжелой тюремной двери, обеспечивая безопасность своему хозяину.
«Итак, на покрове, в рыцарской усыпальнице…» — подумал Георг и почувствовал, что его сердце забилось сильнее.
В ту пору души человеческие не были так восприимчивы к ужасам потустороннего мира — еще не появились, как в наши дни, книги о привидениях и призраках, но кормилица и старые слуги Георга постарались, чтобы в душе его разрослись сорные травы.
Он пребывал в нерешительности: лечь ему на покров или нет. Во всей усыпальнице, однако, не нашлось ни стула, ни скамьи. Пол, красиво выложенный плиткой, был еще холоднее волглого покрова. Наконец Георг устыдился боязливого расследования и своей нерешительности. Вскоре гостеприимное ложе умершего приняло его в свои холодные объятия.
Георг прочитал вечернюю молитву и задремал. Покров мертвеца породил в его мозгу массу причудливых видений. Ему казалось, что старый тюремщик заглядывает в большую замочную скважину, наслаждаясь собственной безопасностью.
Тем временем в усыпальнице сделалось невыносимо жутко. Поднялся странный шум. По полу зашмыгали старые подошвы. Георг подумал, что это ему снится. И стал подбадривать себя, потом вновь прислушивался, прислушивался… Нет, то был не обман… В комнате раздавались тяжелые шаги. Огонь в камине разгорелся. Бледный свет пламени играл вокруг большой темной фигуры. Она надвигалась… Дорога от камина к постели была недлинной. Шаги приближались… Кто-то схватил покров и сдернул его… Георг, охваченный невыразимым ужасом, крепко зажмурил глаза. Но когда одеяло было схвачено у самой головы и холодная, тяжелая рука легла на его лоб, он, преодолев страх, вскочил и недоумевающим взглядом обвел темную фигуру, которая стояла прямо перед ним.
Яркое пламя камина осветило хорошо знакомые черты Георга фон Фрондсберга.
— Это вы, господин военачальник? — вскричал Георг, дыша свободнее, и поправил свой плащ, чтобы принять вид, достойный высокого гостя.
— Лежите, лежите, — сказал тот и вежливо заставил его опять лечь в постель. — Я сяду к вам на кровать, и мы сможем поболтать с полчасика, потому что на всех башнях пробило лишь девять часов и в Ульме пока никто не спит, кроме этой горячей головы, которой, чтобы ее остудить, сегодня постелили пожестче.
Он взял руку Георга и присел на кровать.
— Чем я заслужил ваше внимание? — проговорил Георг. — Не кажусь ли я вам неблагодарным, ведь я отверг ваше доброе расположение и разрушил все то, что вы так милостиво постарались для меня устроить.
— Нет, мой юный друг, — ответил ласково Фрондсберг, — ты истинный сын своего отца, он точно так же был скор на похвалу и хулу, на слово и дело. То, что он был человеком честным, — в этом нет сомнений, но несомненно также и то, что ему сильно вредили его вспыльчивость и упрямство, которое он выдавал за твердость.
— Но скажите же сами, благородный господин, — спросил Георг, — мог ли я сегодня поступить иначе? Не довел ли меня стольник до крайности?
— Ты мог бы поступить по-другому, если бы обратил внимание на характер этого человека, ведь он уже проявил его перед тобою. Мог бы также рассудить, что там присутствовали люди, которые не допустили бы никакой несправедливости в отношении тебя. Но ты выплеснул с водою и ребенка и сбежал.
— Говорят, возраст охлаждает человека, — возразил юноша, — но у молодости горячая кровь. Я могу снести строгость, даже суровость, когда они справедливы и не оскорбляют моей чести. Однако холодная насмешка, издевательство над несчастьем моего дома приводят меня в бешенство. Как только может такой высокопоставленный человек находить удовольствие в том, чтобы кого-то бездушно терзать?
— Его гнев всегда так и выражается, — наставительно заметил Фрондсберг, — чем холоднее и спокойнее он с виду, тем сильнее клокочет в нем ярость. Ведь ему-то, собственно, и пришла в голову мысль — послать тебя в Тюбинген, частично потому, что он никого другого не знал, отчасти для того, чтобы загладить несправедливость к тебе, так как, с его точки зрения, это поручение — в высшей степени почетное. Своим отказом ты оскорбил его, да и пристыдил перед всем военным советом.
— Как! — удивился Георг. — Так это дело рук стольника, а не ваше поручение?
— Нет, — таинственно улыбнулся Фрондсберг, — я даже всеми силами старался разубедить его, но это не помогло, потому что настоящих причин я не мог ему открыть. Я же знал еще до твоего прихода, что ты откажешься принять это предложение. Не вытаращивай глаза, как будто хочешь сквозь колет заглянуть в мое сердце. Я многое знаю о моем молодом упрямце!
Георг смущенно опустил глаза.
— По-вашему, причины, которые я привел, недостаточны? — спросил он. — А что это такое таинственное, что вы обо мне знаете?
