Молодой человек в синем фартуке, стоя за прилавком, водой из пластмассового ведра поливал рыбу и кричал гортанно:
– Подходи, пожалуйста, подходи, вот камбала! Рыба есть! Рыба есть!
Решив сначала, что Джемаль покупатель, он принялся объяснять, что рыба «живая-преживая», однако вскоре разобрался, прекратил нахваливать товар и сказал, что Селахатдин сейчас в конторе, показал, где это.
Встреча двух товарищей, которые месяцами занимали верхнее и нижнее места на одной двухъярусной кровати, как и ожидал Джемаль, была по-настоящему теплой и дружеской. После армии Селахатдин сильно прибавил в весе, розовые щеки округлились, а вновь отпущенные тонкие каштановые усы совсем не напоминали военные дни. Когда друг, воскликнув: «Вай!», вскочил на ноги, чтобы обнять Джемаля, тот увидел, что Селахатдин хромает. Это означало, что пуля попала в цель…
В контору входили и выходили люди, а телефон, стоявший на столе, беспрестанно звонил.
Селахатдин усадил Джемаля в кресло, стоящее перед столом, попросил принести ему чай и, показав глазами: «Извини», стал с улыбками отвечать по телефону, выполнять просьбы приходящих и уходящих клиентов. Видно было, что это место, где совершаются важные торговые сделки.
Джемаль, проживший два военных года с другом в одной казарме, видел сейчас, какое важное место занимает он в гражданской жизни, и даже стеснялся, сидя здесь и попивая чай в качестве «друга начальника». Да и поговорить в такой суматохе было совсем невозможно.
В обеденный перерыв они пошли в столовую на рынке, где было много знакомых, которым Селахатдин объяснил, что Джемаль – «мой армейский друг». Среди ребят, торговавших за прилавком рыбой, был брат Селахатдина, он тоже сидел и ел за столом, и начались у них тут военные воспоминания, шутки-прибаутки.
Но главный вопрос Селахатдин задал вечером дома:
– Тебя что-то очень сильно мучит, я же вижу, Джемаль. Поделись со мной. Я заметил, что весь день ты в тяжелых раздумьях, смурной. В чем проблемы? С деньгами, работой? А может, сердечные дела?..
А пока, пообедав, они вернулись в контору. Джемаль несколько раз порывался уйти, но Селахатдин останавливал его с большой настойчивостью:
– Нет-нет, вечером поедем к нам домой. Никуда я тебя не отпущу!
Когда Селахатдин закончил работу, они сели в его «Хонду» и по улицам с такой плотной застройкой, что автомобили едва не касались друг друга, приехали в один из спальных районов Стамбула. Перед дверями своего двухэтажного дома Селахатдин снял обувь. Джемаль тоже разулся.
Дверь открыла молодая белолицая женщина, подвязанная платком. Селахатдин представил ее:
– Невестка!
– Добро пожаловать, – сказала она, и никаких рукопожатий – женщина была набожной.
Войдя, Джемаль подумал, что в жизни своей не встречал более красивого места, чем эта гостиная. Никогда он не видел, чтобы в одном месте было собрано столько красивых вещей! Позолоченные белые шкафы, резные столики с инкрустацией, вазы, посуда – всего было так много, вещи стояли так плотно, что по комнате было трудно передвигаться. Несколько кресельных гарнитуров, поставленных в ряд, являлись свидетельством баснословного богатства.
Селахатдин, наблюдая, с каким изумлением Джемаль рассматривает мебель, сказал с видом знатока: «Это Люкенс!» Джемаль не знал, что значит Люкенс. А Селахатдин хотя и знал, что нынче в большой моде Люкенс, но понятия не имел, что распространенная повсеместно в Турции реклама стиля Люкенс означает «Louis Quinze» – «Король Людовик».
Телевизор стоял у стены на буфете, облицованном ореховым деревом, он был включен; по одному из религиозных каналов что-то говорила женщина, укутанная платком. Все в доме было покрыто коврами, на стенах тоже висели ковры – с видами благословенной Мекки, сценой охоты на испуганного оленя, с диковинными узорами и цветами. Каждая вещь, включая телевизор, была покрыта рукодельными кружевами, которые обычно вяжут в девичестве – скорее всего, приданым невестки. С потолка свисала хрустальная люстра, заливающая все это богатство ярким светом.
Джемаль вдруг почувствовал разницу, разверзшуюся пропасть между ним и Селахатдином, и испугался. Разве может человек, живущий в таком сногсшибательном месте, быть его другом?!
Совершив вечерний намаз, невестка предложила им ужин, приготовленный наскоро из принесенной с рынка свежей рыбы, и чай. Оставшись один на один, Селахатдин и задал свой важный вопрос.
Джемаль долго молчал, обдумывая, как объяснить товарищу сложившуюся ситуацию. Одновременно он молился о том, чтобы Селахатдин продолжал настаивать на ответе, потому что кроме друга он никому не мог это рассказать, ни к кому не мог обратиться за советом.
Под светом хрустальной люстры, в уставленном инкрустированными креслами и увешанном коврами из Кайсери, Бюньяна, Карса и Яджибедира доме, путаясь и сбиваясь, короткими фразами, не преувеличивая и не преуменьшая ничего, он рассказал обо всем.
Слушая его, Селахатдин пришел в изумление, он качал головой и время от времени восклицал:
– Нет, нет, быть такого не может!
А под конец сказал:
– Ты избежал ужасного греха, на пороге которого стоял вчера. Иначе сегодня бы приехал как убийца. Это значит, что в последний момент Аллах осветил твое сердце и отвратил тебя от греха! Я этому очень рад!
У Джемаля даже голова немного кругом пошла. Селахатдин, с которым они вместе вели огонь по людям из винтовок G3, и этих людей было много, так озабочен убийством какой-то одной девочки?!
Селахатдин кивнул:
– На войне – другое дело! Священный Коран считает убийство возможным только во время войны. Но здесь, в мирной жизни, убить невинную девочку?! Разве это одно и то же?
Начиная свою исповедь, Джемаль чувствовал себя подавленным оттого, что не смог убить девчонку, а теперь вот как оказалось…
– Однако разве в исламе не говорится о том, что женщину, свершившую грех, убивают? – спросил он.
– Нет там такого!
– Хорошо, но ведь есть реджм – побивание камнями. Разве прелюбодеек, совершивших грех, не должны, закопав наполовину в землю, побивать камнями?
– Нет! – снова воскликнул Селахатдин. – Ничего подобного нет в Священном Коране. Это все насочиняли позже.
– Как же так? – поразился Джемаль.
Слова Селахатдина шли вразрез со всем, чему учил его отец.
– Мой отец говорил, что побивание камнями существовало вплоть до периода Ататюрка…
– Эта ошибочная практика применялась в некоторых арабских странах. В Османской империи тоже какое-то время прибегали к ней. Но доказать прелюбодейство очень трудно. Османские власти ставили условие, что должны иметься три свидетеля, которые видели бы, как «меч входил в ножны». Ты, брат этой девушки… как ее зовут?
– Мерьем.
– Ага. Ты видел, как меч входил в ножны Мерьем?
