Вертолет завис в столбах снега, и санитары, стоя в открытых дверях, закричали: «Давай, давай, давай!», однако в грохоте лопастей винта их голосов совсем было не слышно.
Несколько солдат вынули Абдуллу из объятий Джемаля и понесли к вертолету. Приговаривая: «Давай, раз, два, три», они раскачали парнишку и подпрыгнули вверх, метя телом человека в открытую дверь вертолета. Санитары, чтобы принять раненого, тоже свесились вниз, однако парень выскользнул из их рук. В это время Джемаль, подняв оторванную ногу Абдуллы с земли – эту еще теплую часть его тела, забросил ее в вертолет. Может быть, в госпитале смогут пришить…
Абдуллу еще раз подняли и закинули наверх, но он снова упал на землю. Только с третьего раза санитары смогли ухватить раненого и затащить внутрь. Половина туловища бедняги уже находилась внутри летной машины, а вторая все еще болталась снаружи, но вертолет взмыл в воздух.
У Джемаля и мысли не было – взять эту оторванную, окровавленную конечность и забросить ее в вертолет. Это случилось как-то само собой. В нормальное время его не то чтобы прикоснуться, а посмотреть даже на это нельзя было заставить, но в экстремальных условиях люди делают невозможные вещи. Поэтому он и стал носить за пазухой пакет. И он знал, что у каждого есть такой пакет.
По вечерам они ели консервы, заваривали чай примитивным способом – так чтобы не шел дым, курили, прячась, чтобы не было видно огоньков сигарет, переговаривались шепотом и делились с товарищами тайными мыслями о том, что, возможно, завтра им придется заполнять свои полиэтиленовые пакеты.
Совершив омовение и успокоившись, Джемаль ненадолго растянулся на кровати, думая о голосе, который он однажды услышал по рации. Как-то Джемаль засек, как боевики РПК переговариваются между собой, и вдруг разобрал знакомый голос: «Не порть настроение! – произнес человек. – Это солдаты турецких вооруженных сил. По прибытии на место устройте засаду рядом с дорогой. Если сделаете это, вы спасетесь. Связав офицера, передадите его нам. А если нет, то никто из вас этой ночью не уйдет от патруля. Вам что, жалко, что ли, солдат турецкой армии?!»
Недавно прибывший в район лейтенант запаса немедленно схватил рацию и прокричал: «Попробуй только сюда сунуться и повторить эти слова, ублюдок!»
На той стороне раздался надтреснутый смех, и Джемаль вздрогнул. Он был очень хорошо знаком с хозяином этого смеха.
Горькая доля бессчастных девушек
Когда мать Мерьем дохаживала последние дни беременности, она увидела во сне Святую Деву Марию. Держа в руках свечу, Пресвятая Богоматерь сказала, что та родит дочку, но оставит ее одну-одинешеньку, а сама перейдет в мир иной и будет страдать уже там.
Мамина сестра-близнец рассказывала, что мать проснулась ночью от страха и разбудила сестру, потому что очень хотела рассказать ей о своем сне. Тетушка же не позволила ей: «Ночью пересказывать сны – плохая примета. Вот настанет рассвет, все расскажешь».
В эту ночь мать так и не вернулась в постель к отцу, а обняв сестру, дожидалась утра. Сон так напугал ее, что до самого рассвета она дрожала. Сон был таким явным, будто и не сном вовсе. С первыми петухами она растолкала сестру.
– Рассказывай, глядя на свет. Пусть Аллах принесет нам добро! – произнесла та.
Глядя на лучи, пробивающиеся сквозь окно, мать Мерьем выложила ей все.
Но тетушка успокоила ее:
– Скорее всего, Святая Мария хочет, чтобы ты назвала родившуюся дочь ее именем. Поэтому и приснилась.
– Хорошо, но почему я уйду, оставив ее совершенно одну? – спросила мать.
Тетя же ответила ей:
– Мы что, привязаны к этому миру, что ли? Конечно, все мы умрем. Даже наша Пресвятая Мария разве сама не умерла?
После того как женщина и в самом деле умерла при родах, маленькой девочке, оставшейся сиротой, вспомнив об этом сне, дали имя Мерьем.
Мерьем думала об этой и тысяче других похожих историй: все вокруг было пропитано волшебством, сны полны святыми людьми, говорящими животными и даже деревьями. Вот только лишь с ней, с Мерьем, по какой-то причине не случалось ничего волшебного, отчего девочка очень расстраивалась. Интересно, почему ей вообще неведомы чудеса? Может, она какая-то не такая? В начальной школе одноклассники каждый день рассказывали об удивительных вещах. Птицы, сидящие в саду на деревьях, разговаривали, умершие старики приходили во снах или в вечерних сумерках и предупреждали об опасностях и плохих событиях, которые могут случиться. Дома у Мерьем было то же самое. Один раз прадед, который, как все верили, стал святым-авлия, пришел и предупредил: «Осторожнее, не берите в дом много мыла. Не то сгорите!» Но этому не придали значения, покупали и покупали на базаре мыло, и по неизвестной причине произошло возгорание. Отец с дядей кое-как потушили огонь, после чего все вспомнили о предостережении деда. Поэтому прадедово наставление не ходить по средам в баню соблюдалось неукоснительно, в этот день вообще ничего не делали. Развалившись на кроватях, болтали, предпочитая совсем не выходить из дома.
Мерьем же с детства очень любила банные дни, когда готовили еду, складывали полотенца, собирали подарки и, загрузив все это в заранее заказанную повозку, называемую «тарантасом», отправлялись в хамам, где женщины прекрасно проводили время. Мерьем, глядя на голые груди, свисающие до живота, беспокоилась, что наступит день, когда и ее тело станет таким. С купола старинного хамама струился бледный дневной свет, а на голову ей и другим детям выливали один за другим ушаты горячей воды, навсегда отбивая у них желание плавать. Избежать этой процедуры было невозможно, потому что как только Мерьем пыталась это сделать, ей в глаза тут же попадала мыльная пена. Из заднего отсека хамама, закрытого тонкой занавеской, доносился резкий запах, и когда Мерьем спрашивала, что это такое, ей с таинственным видом отвечали: «Банная трава – яснотка. Когда подрастешь, узнаешь».
Мерьем повзрослела, и ее грудь налилась, как бутон, и пожилые женщины, которые не могли налюбоваться на ее ладное красивое тело, объяснили ей, как все происходит. Чтобы полностью удалить пушок, появившийся между ног и под мышками, они готовили противно пахнущую смесь, а потом завели девушку в закрытый занавеской отсек.
– На теле совсем не должно быть волос, – говорили они. – Это грех. Надо очистить все!
Первый раз они помогали ей это делать. От женских обучающих прикосновений ей было щекотно. Но больше Мерьем никого к себе не подпустила, все проделывала сама.
Самым неприятным в банных днях был этот закуток с ясноткой, а самым прекрасным – полдень, когда, усевшись в холодке, они ели долму и пирожки.
Мерьем тоже старалась соблюдать запрет прадеда на посещение бани по средам. Но хоть Аллаха умоляй, хоть, зажмурив глаза, зови: «Дедушка, дедушка!» – никто не придет на помощь.
Дед – отец матери, был богатырем, а его отец и подавно. В их селе его называли Шейхом Курейшем. Как рассказывали дома, однажды в лютую стужу, когда вокруг трещал мороз и все было завалено снегом, дед вышел из дома босиком. Сделав несколько шагов, он с улыбкой объявил, что собирается дойти от Междуречья до Хорасана. Жители деревни рассказывали, что выходившие на дорогу стаи волков, завидя Шейха Курейша, не то чтобы напасть боялись, а даже выть переставали. Так Шейх босиком и дошел до Хорасана.
