Тунелла – это и выражение почтительности, с которой люди относятся к тунцу, и его величественная смерть. На арене, образованной лодками, которые после долгих дней и ночей наконец сходятся вместе, загнав в образовавшийся круг огромные косяки тунцов, разыгрывается последний акт драмы.
Загнанные в ловушку огромные рыбины сталкиваются друг с другом и выпрыгивают из воды, устремляя массивные тела к небесам в надежде улететь. Люди с лодок бросают гарпуны, которые впиваются в их упругую плоть, а иногда просто скользят по стальной блестящей коже, даже не ранив их. И тогда кажется, что перед тобой сцена первобытной охоты, напоминающая наскальную живопись.
Параллель между древним действом и тунеллой еще очевиднее оттого, что обычай предписывает рыбакам в момент прохождения последнего круга ада быть одетым лишь в широкие штаны из белого хлопка – рунелло, – напоминающие набедренную повязку – длинную полосу ткани, обернутую несколько раз вокруг талии и пропущенную между ногами. По мере того как загарпуненные тунцы перебрасываются на лодки, по мере того как льется их кровь, тела рыбаков и пространство, огороженное со всех сторон судами, краснеют до такой степени, что даже белый и синий цвета бесследно исчезают.
На смену чудовищному бурлению, этому кипящему котлу, где бьются рыбины, не догадывающиеся, что спасение возможно – стоит лишь нырнуть поглубже, – бурлению, предшествующему моменту казни, которое словно исходит от жаркого костра, пылающего на дне пучины, приходит сильнейшее, жестокое опьянение, вызванное обилием крови и близостью смерти.
Рыбаки убивают в неистовом головокружении, длящемся многие часы, завороженные своими механическими жестами и криками, что они испускают, придавая себе смелости, и, конечно, звуками от ударов плавниками, которые, проникая в головы, истребляют мысли, уничтожают сознание и все эмоции.
Тунцы гибнут один за другим, умирают их мощные тела, неподвижные, лишь изредка шевелящие хвостами, и оставшиеся неповрежденными зрачки встречаются с взглядом рыбака, которого они уже не в состоянии увидеть. Трупы весом в центнер обретших наконец свободу тунцов перебрасывают в лодку, где они валяются, еще полные горячих соков, как бревна – бывшие деревья только что выкорчеванного леса.
И когда исчезает всякое движение в этом аду, кроме корпуса судна, когда безразличная волна вновь спокойно бьется о борт, и все вокруг смолкает, тогда к небу взлетает победный крик рыбаков, измученных, залитых кровью и потом. Приступают к подсчету рыбин, и лодка с самой большой добычей становится флагманом флотилии. Когда придет время возвращения, флагман первым войдет в порт под аплодисменты женщин, детей и мужчин, что оставались на берегу.
Но прежде, завершая церемонию, капитан этого судна провозглашается королем тунеллы. Корона ему, правда, не положена, но он подвергается своеобразному крещению: его погружают в воду, где происходило решающее сражение. Он ныряет в красную липкую жижу, долго в ней плавает и потом вылезает под ликующие крики публики, превратившись в дикое существо с ярко-красной кожей и спутанной, в кровяных сгустках, шевелюрой, лицо которого по цвету отличается от его торса лишь двумя опаловыми шарами уставших глаз да белизной зубов.
Согласно традиции, король тунеллы в таком виде и возвращается в порт, стоя на носу лодки, не ополоснувшись, весь вымазанный благородной кровью победы, которую остальные рыбаки тоже не смывают с рук и ног как следы битвы, доказывающие их доблесть.
Каждый, кому хоть раз довелось видеть возвращение рыбаков с тунеллы, навсегда сохранит в памяти эту картину, словно явившуюся из эпохи глубокой древности. У человека тогда возникает сладостное и ни с чем не сравнимое ощущение первобытной силы, могущества жизни, значительности смерти, и он лучше осознает, насколько ничтожна его собственная роль в театре жизни, который порой удостаивает его чести приоткрыть перед ним свой занавес.
Но в тот печальный год короля тунеллы не было.
Не было короля, потому что не было победы.
И даже битвы не было.
XXX
В порт суда вернулись через десять дней, с такими же пустыми трюмами, как и при отплытии. Тела рыбаков не были окрашены кровью, на лицах отражались одновременно недоумение и усталость. Косяки огромных рыбин, из года в год кормивших остров, постоянно от них ускользали. Ни разу за все время рейда рыбаки не услышали характерного шума движущегося косяка, не увидели матового отблеска тунцовых спин.
Мужчины спустились на берег, не произнеся ни слова. Пробрались сквозь толпу, с недоверием взиравшую на них в изумленном молчании. Они ушли с позором, чтобы поскорее скрыться в своих домах. Бро слегка поворчал в этот день, словно отметив великое поругание.
На памяти людей такого никогда не было.
И сразу заговорили о проклятии. Когда невозможно объяснить факты, удобно прибегать к магии и сверхъестественному. Прошел слушок, что у девчонок Учителя были глаза колдуний, что они прокляли остров, что вопли Вдовы ночью, последовавшей за смертью ее супруга, навлекли на каждый дом чары мести и зла. Болтали, что, покидая остров на пароме с телом покойника в гробу из белого тополя, Вдова и ее дети приманили к себе всех морских рыб, зачаровали их и препроводили в своих нематериальных сетях к другим островам, другим рыбакам и другим судам.
Короче, несли всякую чушь.
Но единственная правда заключалась в том, что рыбацкие лодки вернулись без добычи. И напрасно Мэр пытался найти причину провальной кампании, гнобил людей, увольнял, обзывал никчемными, тщетно часами изучал морские карты, разговаривал с Бицепсом и другими стариками, просматривал старинные записи, созывал рыбаков на собрания – ничего хорошего из этого не вышло. Человек настолько наивен или одержим гордыней, что думает, будто любую тайну можно понять, а проблему – решить.
Доктор ходил, только заткнув нос платком. Вони стало еще больше. Теперь это уже был не просто дурной запах: вонь обрела вкус. Ему казалось, что он не просто ею дышит, но и все время ее жует. Другие вовсе не ощущали этого запаха падали или протухшего мяса. Старуха пожимала плечами, встречаясь с ним, а Мэр подносил указательный палец к виску, когда Доктор пытался с ним об этом заговаривать. Теперь он почти не выходил из дома.
Стоило ему заснуть, как к нему являлись три юных утопленника. Они укладывались рядом с ним или стояли в глубине спальни. С их штанин стекала вода, оставляя на паркете лужи. Постепенно лужи делались все больше, вода поднималась вдоль стен и вскоре заполняла комнату до потолка. Доктор агонизировал в этой воде, не находя смерти. Он пускался в плавание. Трое чернокожих увлекали его за собой в глубоководные течения. Потом к ним присоединялся Учитель с белокурыми волосами, похожими на мокрую губку. Он ему улыбался с легкой грустью, как улыбался тогда, на следующий день после тайного собрания в мэрии, состоявшегося сразу после обнаружения на пляже тел. Доктор встретил его на улице, утром, когда тот возвращался с пробежки. Учитель, немного запыхавшийся, остановился и сказал:
– Вчера вечером вы меня не поддержали.
