И только Учитель не ограничивался своими преподавательскими обязанностями. Разумеется, он прилежно занимался классом, включавшим тридцать учеников разного возраста – от шести до двенадцати лет, но не только этим, как доложил Спадон Мэру, который попросил его немного последить за Учителем. По своему обыкновению, тот бегал каждое утро в нелепой форме, но часто прерывал это занятие, когда оказывался на пляже, и внимательно изучал его. Эти триста метров по краю берега он проходил очень медленным шагом, постоянно останавливался, вглядываясь в горизонт, или наклонялся и подбирал какой-нибудь предмет, который затем бросал в воду и наблюдал за волнами, словно по ним пытался что-то угадать.
– Что значит «угадать»?
– Да мне-то откуда знать, – проговорил Спадон, стоявший перед Мэром в конторе склада и теребивший свою вязаную каскетку, будто задался целью ее распустить. – Вроде он что-то ищет, и волны могут ему об этом сказать.
Мэр поднялся из-за стола и несколько секунд стоял, сгорбившись, словно тяжкий груз давил ему на плечи. За окнами конторы продолжалась обычная жизнь порта, было время обеденного перерыва. Моряки курили или готовили себе кофе, и ни один не смотрел в их сторону. Спадон продолжал стоять возле патрона, не зная, уходить ему или остаться.
– Да что могут сказать волны? Разве что спеть свою вечную песню? – произнес Мэр в задумчивости. – Море говорить не умеет.
Спадон кивнул. Он был глубоко убежден, что с шефом всегда нужно соглашаться. Лучший способ оградить себя от неприятностей. Того же принципа он придерживался и в отношениях с супругой, на которой женился за ее нежность и красоту и которая после двадцати лет брака и троих детей стала походить на огромного морского окуня, только с громоподобным голосом.
– Можешь идти.
Рыбак не заставил шефа повторять дважды и вышел из конторы. Мэр волновался. В яблоко проник червь. Не зная хорошо Учителя, он подозревал, что за его молчанием с момента «захоронения» тел скрывался определенный замысел. Только какой?
С образованными всегда так. Мэр подумал, что если мир плохо устроен, то это вина таких людей, как Учитель, запутавшихся в сетях идеалов и общественного блага и с одержимостью докапывающихся до правды, чтобы получить ответы на все «почему» и «как». Убежденные, что только им дано знать, что справедливо, а что – нет, где добро, а где зло, они уверены: граница между этими понятиями похожа на лезвие ножа, в то время как опыт и здравый смысл доказывают, что границы и вовсе не существует, она – чистой воды условность, человеческое изобретение, способ упростить сложное, дабы таким образом обеспечить себе покой.
Доктор, тот тоже учился, и долго, прежде чем вернуться на остров и занять место Горюна, больше костоправа, чем врача, который тащил крест своей скорби и рыдал перед пациентами, оплакивая собственные беды. Но Доктор никому не докучал своей ученостью, хотя в доме у него было полно книг, и главное, он их читал – вот что казалось Мэру самым невероятным. Когда после работы над проектом талассоцентра они покуривали сигары и попивали маленькими рюмками виноградную водку, Доктор не донимал Мэра своим состоянием души или воззрениями на развитие общества, государства, правосудия или чего-то подобного. Они говорили о ловле и небе, виноградниках и огородах, вспоминали эпизоды из общего детства, прогуливаясь по прошлому, как приятели, дышавшие одним воздухом, питавшиеся одними блюдами и вдыхавшие одни и те же ароматы.
В такие минуты Мэр находил успокоение, а ведь он должен был заботиться о тысяче вещей, и этот груз временами казался ему наказанием, но наказанием добровольно выбранным, состоявшим в том, что к собственным проблемам добавлялись проблемы всей коммуны.
Однажды вечером, после того как они обсудили необходимое для осуществления проекта отчуждение земель у части собственников и оценили сумму компенсационных выплат, Доктор, разливая по рюмкам водку, предупредил Мэра:
– Все-таки лучше тебе сказать. Мне стало известно, что Учитель собирается арендовать катер.
– Катер?
– Катер.
Мэр поставил рюмку, даже не пригубив.
– Кто сказал?
– Пациент. Не спрашивай, кто. Знаешь, мы, врачи, сродни священникам. Всегда все примечаем и не выдаем тайн.
– Ты имеешь в виду лодку?
– Да нет же, катер. Со стационарным мотором. Надежное судно, прочное и безопасное, на котором можно выйти в открытое море. Оснащенное приборами навигации, радиостанцией, эхолотом, спутниковой системой и даже небольшой каютой для сна. Так, кажется, он говорил.
– И зачем ему катер? Рыбачить?
– Нет, для проведения эксперимента.
– Какого еще эксперимента?
– Не знаю, я лишь передаю слова пациента.
Вечер Мэра был безнадежно испорчен. Он не стал допивать водку и раздавил сигару, от которой у него вдруг запершило в горле. Больше всего ему не понравилось слово «эксперимент». От него дурно пахло. Да нет, попросту воняло. У этого слова был вкус гнилья, будто волокна мяса застряли в кариесном зубе и протухли.
Он вернулся домой, сославшись на усталость, и ночью не смог сомкнуть глаз, вертясь в кровати, точно рыба-сабля, угодившая в сеть. Жена предложила ему выпить вербенового отвара, но он отказался. Пожав плечами, супруга тут же захрапела. Она всегда спала как сурок.
Что, интересно, замышлял этот хлыщ? И в чем состоял его так называемый эксперимент? Несомненно, все это имело какое-то отношение к трем трупам, но, как Мэр ни старался, ему не удавалось уловить связь между этим событием и арендой катера.
Когда бледный рассвет начал просачиваться сквозь щели ставен, Мэр все еще прокручивал в голове самые разные варианты. Он ни к чему так и не пришел, зато принял решение: раз уж Учитель такой заядлый спринтер, пусть побегает как следует, прежде чем ему удастся снять катер. Никто не согласится сдать ему в аренду даже плохонькое суденышко. Уж он-то об этом позаботится.
Осуществить задуманное не представляло для Мэра никакого труда, тем более что катеров на острове было не так много, а время охоты на тунца, когда все они будут востребованы, неумолимо приближалось. Оставалось, правда, несколько лодчонок, либо принадлежавших старым рыбакам, которые уже не выходили в море, но по-прежнему держали их на плаву, так, больше для самообмана, что, дескать, могли бы и порыбачить, стоило только захотеть, либо вдовам, видевшим в этих лодках на приколе образ мужа, своего рода продолжение его плоти, утраченной навсегда; однако ни за что на свете они не согласились бы их продать, даже если бы им пришлось нищенствовать до самой смерти.
Продать – нет, а вот сдать в аренду, как знать?
И Мэр начал действовать. Это не отняло у него много времени.
К полудню он заглянул в портовое кафе. Он широко улыбался. Угостил завсегдатаев выпивкой. И то, что надо, получил. Без серьезных усилий. Несколько мелких обещаний, пара-тройка банкнот, а в самых трудных случаях, когда этого оказывалось недостаточно, напоминание, что Учитель – пришлый. Что не родился на острове. Что сильно отличался от них. Достаточно послушать его, да и просто на него посмотреть. И это было самым беспроигрышным ходом и лучшим аргументом: призыв к общности корней, принадлежности к сообществу. Именно так создавались и укреплялись цивилизации.
