События, описанные в романе «В открытом иморе», относятся к 1961-му или к 1962 году (разница в дате несущественна, поскольку наши воспоминания о той или иной эпохе обычно формируются не раньше, чем лет через пятнадцать), так что, когда в 1979 году роман вышел в свет, эти события, как и связанные с ними настроения, уже успели стать относительно далеким прошлым. Генрих, австрийский подросток из обеспеченной семьи, имеющей большие связи, ненадолго появляется на «Грейс» в качестве гостя и прямо-таки ослепляет юную Марту своей безупречной внешностью и воспитанностью; ему более всего хочется попробовать на вкус возбуждающее воздействие «свингующего Лондона», этого огромного города, живущего новой, кипучей жизнью, и Марта ведет его на Кингз-роуд, которая «манила, точно пестрый цыганский табор своим пышным, хотя и слегка полинялым убранством и толпами театрального люда…». Здесь «рай для детей, буйство увеселений». Здесь антикварные лавки спокойно сосуществуют с изысканными бутиками, от которых «несет ладаном и грехом», а также с кофейнями, явлением для Лондона новым, где «сверкающая кофемашина… наливала в керамическую чашечку полтора дюйма горького напитка, и за два шиллинга влюбленные могли сидеть хоть несколько часов подряд, окутанные темно-коричневым полумраком, поставив между собой мисочку с коричневым сахаром». Это тот мир, «которому судьбой предначертано было просуществовать всего несколько лет, а потом чары будут нарушены»; это тот мир, который, как признается пожилая писательница, служил площадкой для игр и ее собственным детям, ныне, разумеется, давно ставшим взрослыми. И благодаря этим деликатным намекам перед нами возникает настоящий лабиринт пересекающихся жизненных линий, принадлежащих различным поколениям людей, и мы невольно чувствуем то напряжение, что свойственно грядущим переменам, но пока что находящимся в латентном состоянии. Именно это ощущение грядущих перемен всегда особенно привлекало Фицджеральд как писателя и принесло столь восхитительные плоды в виде ее последнего квартета – четырех исторических романов.
* * *
Из отзывов о книге «В открытом море»:
«Идеально сбалансированное произведение… по сути дела, литературный эквивалент акварелей Тёрнера».
The Washington Post
«Удивительная книга. В ней едва ли больше 50 000 слов – она написана с поистине маниакальной экономностью, отчего кажется даже еще короче, – однако в этих словах чувствуется невероятная сила, как бы загнанная внутрь, но то и дело прорывающаяся в форме небольших жестко контролируемых взрывов. «В открытом море» – восхитительное творение Пенелопы Фицджеральд, в котором есть мощь и гибкость, человечность и зрелость, щедрость и изящество».
The Sunday Times
«Роман, отличающийся хрупкой оригинальностью, прозрачностью, экспрессивностью и поистине восхитительными вспышками иронии».
The Observer
«Она создает такие литературные произведения, когда кажется, что идеал почти достигнут, причем делает это столь ненавязчиво, как умеет лишь истинный виртуоз, и ощущать ткань ее романов – чистое наслаждение».
London Review of Books
Посвящается «Грейс» и всем тем, кто на ней плавал и жил
Глава первая
– Итак, мы, видимо, должны предположить, что Дредноут просит нас совершить нечто недостойное? – спросил Ричард.
Дредноут радостно закивал; он был счастлив, что остальные так быстро его поняли.
– Это же просто для того, чтобы продажа могла состояться. По-моему, только так можно обойти возникшую проблему. Если, конечно, все присутствующие согласятся не упоминать о том, где у меня основная течь, или хотя бы не поднимать этот вопрос при покупателях, пока те впрямую не заинтересуются, есть ли на судне протечки.
– И в связи с этим вы, значит, хотите, чтобы мы утверждали, будто на вашем «Дредноуте» никакой течи нет? – терпеливо уточнил Ричард.
– Ну, «никакой» – это слишком сильно сказано…
Все собрания обитателей плавучих домов отчего-то естественным образом – столь же естественным, как приливы и отливы, – всегда проходили именно на этом судне, бывшем минном тральщике, великолепным образом переоборудованном под жилье и носившем имя «Лорд Джим». «Лорд Джим» уже одним своим видом служил постоянным и ощутимым упреком жителям соседних барж: он всегда сверкал безупречной чистотой и постоянно обновляемой серой краской; он обладал почти в два раза большим водоизмещением, чем прочие суденышки, горделиво возвышаясь над ними; и наконец, Ричард, его хозяин, в своем в высшей степени пристойном темно-синем блейзере точно так же возвышался среди собравшихся на палубе людей и явно среди них доминировал. Сам он, впрочем, никоим образом к этому не стремился, как не стремился и к связанной с этим ответственности за соседей. Однако старые баржи, стоявшие в затоне Баттерси-Рич, куда выходили окна многих прекрасных домов на набережной, всегда привлекали к себе особое внимание чиновников из Управления лондонским портом, в связи с чем обитателям этих барж требовалось, естественно, соблюдать вполне определенные и, в общем, необходимые нормы поведения. Впрочем, сам Ричард последним из всех людей на суше и на воде стал бы кому-то эти нормы навязывать. Но кто-то же должен был следить за порядком? А в данный момент никто из соседей Ричарда не смог бы этот священный долг исполнить. К счастью, ему самому объяснять, что такое долг, вовсе не требовалось. Понять это Ричарду давно помогли и служба во время войны в RNVR
[15], и собственный темперамент.
Однако ему не хотелось даже председательствовать на этом собрании. Он предпочел бы стать просто членом какой-нибудь второстепенной комиссии, но понимал, что владельцы плавучих домов – хотя далеко не все они были именно их владельцами, кое-кто всего лишь арендовал свое судно, – явно не из того теста, какое годится для формирования хоть какой-то комиссии. Между «Лордом Джимом», стоявшим на якоре почти под мостом Баттерси-Бридж, и старыми речными баржами, выстроившимися вдоль причала ярдов на двести выше по течению, ближе к заброшенным верфям и пивоваренному заводу, была, что называется, большая разница. Обитатели этих барж, существа, не принадлежащие ни суше, ни воде, может, и хотели бы выглядеть более респектабельно, но им это не удавалось. Все их надежды и устремления были связаны с тем берегом, где раскинулся район Челси и где в самом начале 60-х многие тысячи тамошних жителей имели и достойное занятие, и адекватную зарплату. Но жители Баттерси-Рич, предприняв очередную попытку стать такими же, как другие люди, и в очередной раз потерпев весьма огорчительную неудачу, вновь были вынуждены отступить и продолжали существовать в той грязной прибрежной полосе, где на поверхности воды плавало множество самого разнообразного мусора, выброшенного приливными волнами, и где давно уже стояли на якоре их старые баржи.
Биологически их можно было бы причислить к одному из многих видов «вполне успешно» существующих прибрежных существ. Во всяком случае, выгнать из обжитого логова их было бы нелегко. Но и продать свое судно, покинуть знакомый причал они не решались. Подобное они воспринимали как последний, отчаянный шаг – примерно те же чувства, наверное, испытывали амфибии, когда на заре всемирной истории вышли на сушу. Как известно, в результате этой попытки многие из их видов попросту перестали существовать.
