– Лактаж? – сказал Абнести.
– Подтверждаю, – сказал я.
– Не возражаешь, если мы взбодрим твои языковые центры? – сказал он.
– Отлично, – сказал я.
– Хизер, привет, – сказал он.
– Доброе утро, – сказала Хизер.
– Лактаж? – сказал он.
– Подтверждаю, – сказала Хизер.
Абнести воспользовался пультом.
ЖутковертьТМ пошла. Вскоре Хизер уже плакала. Потом встала и принялась ходить туда-сюда. Потом неровно рыдала. Даже немного истерически.
– Мне это не нравится, – сказала она дрожащим голосом.
Потом ее вырвало в корзинку для мусора.
– Говори, Джефф, – сказал мне Абнести. – Много говори. Подробно. Давай сделаем из этого что-нибудь полезное, а?
С моим лактажом все воспринималось как Первый сорт. Я вдруг разразился тирадой. Разразился тирадой о том, что делает Хизер, тирадой о моих чувствах в связи с тем, что делает Хизер. По сути чувства сводились вот к чему. Каждый человек рождается мужчиной или женщиной. Каждый человек при рождении или любим, или имеет все шансы быть любимым его/ее матерью/отцом. Таким образом, каждый человек достоин любви. Я смотрел, как мучается Хизер, и огромная нежность переполняла мое тело, нежность, которую трудно отличить от громадной экзистенциальной тошноты; а именно: почему такие прекрасные возлюбленные сосуды становятся рабами такой сильной боли? Хизер представлялась в виде пучка рецепторов боли. Разум Хизер был неустойчив, он мог быть уничтожен (болью, печалью). Почему? Почему она создана такой? Почему такой хрупкой?
Бедное дитя, думал я, бедная девочка. Кто любил тебя? Кто тебя любит?
– Остановись, Джефф, – сказал Абнести. – Верлен! Что скажешь? Есть какой-нибудь остаток романтической любви в Вербальном комментарии Джеффа?
– Я бы сказал нет, – сказал Верлен по громкой. – Все это базовые человеческие чувства.
– Отлично, – сказал Абнести. – Оставшееся время?
– Две минуты, – сказал Верлен.
То, что случилось дальше, видеть мне было тяжело. Кроме того, под влиянием ВербалистаТМ, ПравдоСловаТМ и ЛегкоТокаТМ я не мог молчать.
В каждой лаборатории имелись койка, письменный стол, стул, все это конструктивно было неразборным. Теперь Хизер начала разбирать неразборный стул. Ее лицо превратилось в маску ярости. Она ударилась головой о стену. Хизер, кем-то любимая, словно разгневанный гений, сумела в своей великой ярости, подпитываемой тоской, разобрать стул, не переставая биться головой о стену.
– Господи Иисусе, – сказал Верлен.
– Верлен, взбодрись, – сказал Абнести. – Джефф, прекрати плакать. В слезах совсем немного информации, хотя ты, вероятно, и считаешь иначе. Используй слова. Не упусти такую возможность.
Я использовал слова. Я наговорил целые тома, был точен. Я описывал и снова описывал то, что чувствую, глядя на Хизер, на то, что она теперь ножкой стула делала (целенаправленно, чуть ли не красиво) со своими лицом/головой.
В защиту Абнести скажу, что он и сам пребывал не в лучшем состоянии: тяжело дышал, щеки покраснели, он безостановочно постукивал по экрану своего аймака ручкой – в стрессовом состоянии он всегда так делал.
– Время, – сказал он наконец и отключил ЖутковертьТМ своим пультом. – Бля. Иди туда, Верлен. Поспеши.
Верлен поспешил в Малую лабораторию № 2.
– Поговори со мной, Сэмми, – сказал Абнести.
Верлен пощупал пульс Хизер, поднял руки ладонями вверх, отчего стал похож на Иисуса, только потрясенного, а не божественного, к тому же он сдвинул очки на макушку.
– Ты издеваешься? – сказал Абнести.
– Что теперь? – сказал Верлен. – Что мне…
– Ты, сука, издеваешься, да? – сказал Абнести.
Абнести вскочил со стула, оттолкнул меня в сторону и по коридору понесся в Малую лабораторию № 2.
VIII
Я вернулся в свое Пространство.
В три по громкой раздался голос Верлена.
– Джефф, – сказал он. – Пожалуйста, вернись в Головогрудь.
Я вернулся в Головогрудь.
– Нам очень жаль, что тебе пришлось видеть это, Джефф, – сказал Абнести.
– Это случилось неожиданно, – сказал Верлен.
– Неожиданно плюс злополучно, – сказал Абнести. – Извини, что я тебя оттолкнул.
– Она умерла? – сказал я.
– Она, скажем так, не в лучшем виде, – сказал Верлен.
– Слушай, Джефф, такие вещи случаются, – сказал Абнести. – Это наука. В науке мы исследуем неизвестное. Никто не знал, что пять минут ЖутковертиТМ могут сделать с Хизер. Теперь мы это знаем. Мы знаем и еще кое-что: согласно оценке, которую дал Верлен твоему комментарию, у тебя и в самом деле наверняка не осталось никаких романтических чувств к Хизер. Это немало, Джефф. Маяк надежды в печальное время для всех. Даже когда Хизер погружалась, так сказать, на дно моря в своем корабле, ты оставался абсолютно неколебим в том смысле, что продолжал не питать к ней никакой романтической любви. Я предполагаю, что Протком выскажется типа: «Вау, Ютика и в самом деле бьет все рекорды в смысле обеспечения потрясающих новых данных по ЭД289/290».
В Головогруди воцарилась тишина.
– Верлен, давай, – сказал Абнести. – Сделай свою часть работы. Подготовь все.
Верлен вышел.
– Ты думаешь, мне это нравилось? – сказал Абнести.
– У меня не создалось такого впечатления, – сказал я.
– Мне не нравилось, – сказал Абнести. – У меня это вызывало оторопь. Я же человек. У меня есть чувства. И все же, если забыть про личные чувства, это было хорошо. Ты отлично поработал. Мы все отлично поработали. Я это ценю. Давай… давай доведем все до конца, ладно? Давай завершим следующую часть Процесса подтверждения.
В Малую лабораторию № 4 вошла Рейчел.
IX
– Мы сейчас собираемся жутковертитьТМ Рейчел? – сказал я.
– Подумай, Джефф, – сказал Абнести. – Как мы можем знать наверняка, что ты не любишь ни Рейчел, ни Хизер, если у нас есть данные только касательно твоей реакции на то, что случилось с Хизер? Ты подумай своей головой. Ты не ученый, но, господь свидетель, ты целыми днями работаешь рука об руку с учеными. Лактаж?
Я не сказал «Подтверждаю».
– В чем дело, Джефф? – сказал Абнести.
– Я не хочу убивать Рейчел, – сказал я.
– А кто хочет? – сказал Абнести. – Я? Ты разве хочешь, Верлен?
– Нет, – сказал Верлен по громкой.
– Джефф, может, ты преувеличиваешь? – сказал Абнести. – Может ли ЖутковертьТМ убить Рейчел? Конечно. У нас есть прецедент Хизер. С другой стороны, Рейчел может оказаться сильнее. Она выглядит чуть крупнее.
