Дядя Гриша очнулся от воспоминаний. Снова посмотрел вверх на снежную лавину. Погладил шершавое могучее древо, как старого друга. Вздохнул, взялся за свою новогоднюю ношу и потащил ее вдоль по тропке – домой.
Этим же вечером ель воткнули комлем в деревянную крестовину, и когда запахло на всю избу хвоей и лесом, на деревце прежде всего накинули переплетение электрических гирлянд. Дядя Гриша лично проверил все лампочки на исправность: всё горело и сверкало, как положено. Теперь пришел черед Таньке и внукам нанизывать на ветви шарики и сосульки, снегирей и шишки, медвежат да зайчиков… В картонной коробке, где весь год хранились игрушки, пластиковый новодел мирно соседствовал со старинными украшениями. Коллекция пополнялась каждый год на протяжении десятилетий, а часть игрушек и вовсе досталась в наследство от покойницы-тещи. И все это лежало в одном ящике, который теперь напоминал Ноев ковчег. Кого и чего тут только не было! Зверей – каждой твари по паре! А также свекла и груши, огурцы и яблоки, птицы и сказочные герои, часы и свечи! Ярко блестел новый заснеженный домик, привезенный из города в прошлом году старшей внучкой, тускло светилась плоская рыбка из плотной фольги, купленная тещей едва ли не сразу же после военных лет…
Старший четырнадцатилетний Данька, самый высокий внук, взобрался на стул, а Танька и остальные дети копошились внизу у подножия елки, смешались в веселой сутолоке и по очереди подавали Даньке украшения, чтобы он развесил их на колючей макушке. И у каждого ребенка был любимый шарик, а чаще всего какая-нибудь старинная зверушка, и каждый стремился, чтобы его фаворит попал на самое удачное и выгодное место на ветке.
– Дед, ну ты и великаншу притащил! – нахваливали внуки и внучки. – Такую хоть гирями украшай – ветки выдержат.
– А хотите анекдот? – вдруг спросил дядя Гриша.
– Хотим!
– Знаете, как Мичурин умер? Приспичило ему салатика поесть. Полез он на елку за петрушкой, тут его арбузом-то и убило.
– Мичурин – это ученый, который овощи изобретал, – объяснил старший внук бегающей внизу мелюзге.
Все заулыбались, дядя Гриша лукаво подмигнул Таньке. Она единственная поняла, о чем это он на самом деле. Дядя Гриша щелкнул по округлому животу красного стеклянного космонавта. В аляповатом скафандре космонавт напоминал беременную доярку в кумачовом сарафане и наглухо повязанном платке. Щелчок волшебным звоном отозвался в других игрушках.
– Весной арбузы посажу, – ни с того ни с сего вдруг сообщил детям дядя Гриша.
– Круто! Свои арбузы! – одобрили внуки.
– Не вырастут, Гриша, – покачала головой Танька. – Какие арбузы у нас на севере? Хоть бы картошку вырастить.
– Ну вот и вырастим вместе с картошкой, – упрямо заявил дедон и тут же рассмеялся. – Если что, на ёлку привью. На ней все растет.
…К весне сыновья дяди Гриши дружно закодировались и бросили пить, как обещали матери и женам. А в мае на подоконнике огромного окна – в доме дяди Гриши все было огромным, даже окно, – появились горшочки и ящики с рассадой. Среди помидоров и перцев курчавились три веточки арбуза, заботливо рассаженные каждая в свое ведерко из-под майонеза.
Тяга
Каждую весну старый охотник дядя Гриша давал себе зарок больше не ходить на вальдшнепиную тягу. «Уши не слышат, глаза не видят – свое отохотился», – убеждал он себя.
Но апрель шлепал губами мокрого ветра по всем щекам, невзирая на пол и возраст. И лайки, греясь на солнышке, часто беспокойно зевали и без причины поскуливали. Сыновья дяди Гриши доставали из сейфов ружья, протирали сухими тряпочками… Оружейная сталь страстно ластилась к широким ладоням, и стволы, подобно птенцам, жадно открывали черные пустоты ртов, выпрашивая личинки патронов. Мужики лили дробь, рубили пыжи.
Дядя Гриша старался не замечать этих приготовлений.
Но потом пацанка-весна подкладывала «поджиги» под зеленый подол каждого леса и перелеска, куста и поляны, и дружно взрывалась деревенская округа оглушительным птичьим ором под канонаду капели. И запевали звонкую строевую новобранцы-ручьи. И каждый год младший сын Игнаха лукаво подмигивал: «Отец, на тебя-то сколько патронов заряжать?»
И дядя Гриша не выдерживал искушения: «Десятка два заряди «семерочки» да «пятеры»
[20] штук шесть».
В семье дяди Гриши сложилась традиция: на открытие весенней охоты все мужчины от мала до велика вечером выходили на тягу за деревню на огромные поляны у реки. Когда-то старый охотник сам же эту традицию и завел. Теперь старший сын Саня каждый год нес для отца складной табурет: родоначальник постарел и часто присаживался отдохнуть. Дядя Гриша мог бы, конечно, и на валежнике каком примоститься, но сыновья посмеивались: «Не может пенек на пеньке сидеть! Пирамидка получится!» Прикрывая грубым щитом хрупкий подснежник нежности, они, как на трон, каждую весну возводили отца на табурет, коронуя потрепанной кепкой.
На полянах охотники разбредались кто куда, потому что вальдшнепа
[21] в этом месте совершали перелет сразу в нескольких направлениях. Рядом с дядей Гришей нынче остался внук – 12-летний Гришка. Мальчугану своего ружья еще не полагалось: стрелял из дедовой одностволки 16-го калибра по очереди с Григорием-старшим.
Погода выдалась как раз для тяги – тепло, пасмурно. Вальдшнепа начали свой перелет рано. Только за первый час Гриши, старый и малый, насчитали восемь птиц, причем шесть из них вышли на выстрел. Внуку везло больше, чем деду: двух вальдшнепов подросток спрятал в рюкзак.
Гришка-младший был глазами и ушами Гриши-старшего. Мальчик вслушивался в птичью ораторию и, словно спаниель, делал стойку, замирал, а потом, по-щенячьи поскуливая от азарта, громко шептал: «Деда, деда! Близко, слышь, хоркает? Готовься! Сейчас покажется! Дед, стреляй! Да вот же он, дедон!» Но «дедон» слышал хорканье и цвирканье
[22] только тогда, когда вальдшнеп уже проносился у него над головой, к тому же часто путал ценную птицу с дурой-трещоткой, перелетевшей из ивняка на елку.
Когда пришла пора идти домой, у дяди Гриши еще и поясница разболелась. Все семейство возвращалось в деревню через недавно вспаханное поле. Совсем стемнело, пошел дождь. Огромные комья пашни липли на сапоги, так что охотники еле выдирали ноги из беззубой грязной пасти старухи-земли. Дядя Гриша, превозмогая боль, борясь с пашней, ругал себя за то, что вновь не выдержал и поперся на эту тягу…
И вдруг Гришка-внук, указывая куда-то влево, в сторону полян, схватил деда за рукав: «Вальдшнеп! Хоркает! Дед, стреляй!» Ориентируясь только на жест внука и свой слабый слух, дядя Гриша взмолился: «Господи! Матушка Богородица, помоги перед сынами не опозориться!» Грянул выстрел, и земля подхватила птицу в мокрую ладонь. Гришка-младший кинулся подбирать.
