– Для тебя собрала.
– Ого! – Похоже, ему не хотелось выказывать чувства перед другими, и поэтому он поднял косу и принялся точить ее оселком.
Люди шли к повозке, с которой послушник разливал пиво. У Тома была собственная деревянная кружка, привязанная ремешком к поясу. Мэри отвязала ее и пошла за пивом, а после стояла молча, пока он пил.
– Ты проделала долгий путь, – наконец сказал он.
– Пустяки, – улыбнулась она и добавила: – С детьми все в порядке. Они обрадуются, когда ты вернешься.
– О да, пожалуй.
– Как и я.
Глотнув еще слабого пива, он буркнул:
– О да, – и принялся точить косу.
Начали подходить другие мужчины. Последовали кивки, адресованные Мэри, осмотр корзинки, одобрительное бурчание:
– Мило.
– Отменную землянику принесла тебе твоя хозяюшка, Том.
– Разделите ее, стало быть?
Общее настроение было довольно игривым. Том, все еще слегка настороженный, зашел так далеко, что ответил:
– Может быть, да, а может, и нет.
Мэри, испытавшей облегчение от этого веселого настроя, отчаянно хотелось смеха.
Беседа продолжалась, и как часто бывает, когда людям особо нечего сказать, каждый чувствует себя обязанным подпитать смешливый ручеек, текущий в центр, тогда как с краю образуются водовороты иного юмора, и приглушенные шуточки с комментариями более сомнительного свойства то откатываются, то время от времени снова вливаются в общий поток.
– Эти Прайды присматривают за тобой! – донеслось из середки. – Том вот с земляникой, а остальным – шиш.
Мэри радостно рассмеялась на эту дружескую реплику и улыбнулась Тому.
– Подозреваю, Том получает все, чего пожелает, – а, Том? – донеслось с края.
Хоть сказано было грубовато и, увы, невпопад, Мэри рассмеялась и тут, а Том, чуть смущенный, уставился в землю.
Но затем какой-то злой дух надоумил одного из стоявших юнцов хрипло крикнуть:
– Если бы ты женился на ее брате, Том, то был бы у тебя пони!
И Мэри вновь покатилась со смеху. Она смеялась, потому что смеялись все. Смеялась, потому что ей очень хотелось угодить. Смеялась, так как на миг была застигнута врасплох. Смеялась всего секунду, ибо осеклась, когда осознала смысл сказанного и увидела окаменевшее лицо Тома. Слишком поздно.
Том узрел нечто иное. Том увидел, как она потешается над ним. Том счел ее подарок тем, чем и заподозрил: уловкой, как яблоко для пони, чтобы оставался доволен. Все эти Прайды одинаковы. Они считают, что могут одурачить тебя, а ты настолько туп, что ничего не заметишь. Они даже сделают это прилюдно, чтобы выставить еще бóльшим дураком. Том увидел, как она откровенно смеется над ним, а потом осекается, как будто внезапно смекает: о боже, он заметил! Он усмотрел в этом даже больше издевки и презрения. И в нем вновь вскипела вся сдерживаемая ярость и негодование нынешних весны и лета.
Его круглое лицо вспыхнуло. Он пнул корзинку – и крошечные ягоды красными брызгами разлетелись по жнивью.
– Ступай прочь! – Затем размахнулся и хлестнул Мэри по лицу. – Вот так. Пошевеливайся!
И Мэри, задыхаясь, повернулась и пошла восвояси. Она слышала гул голосов. Кто-то упрекал Тома, но она не оглянулась, да ей этого и не хотелось. Ее ошеломил не удар. Это она могла понять. Дело было в тоне, который, как ей показалось, совершенно обыденно, в присутствии других дал ей понять, что Тому отныне на нее наплевать.
Когда это произошло, брат Адам немного отошел и видел все, а потому не мог не вмешаться. Подойдя к компании, он резко сказал Фурзи:
– Ты находишься на землях аббатства. Такое поведение здесь неприемлемо. И ты не должен так обращаться с женой.
– Да ну? – Том посмотрел на него вызывающе. – У тебя никогда не было жены, так что ты об этом знаешь, святоша?
Все взоры приковались к ним. Как поступит монах?
– Держи себя в руках, – сказал Адам и отвернулся.
Но Том чересчур распалился.
– Я могу говорить тебе что хочу! И не суй свой нос не в свое дело! – выкрикнул он.
Брат Адам остановился. Он понимал, что нельзя оставлять это без последствий, и был готов прогнать Фурзи с поля, когда подумал о женщине. К счастью, рядом стоял руководивший работами послушник. И брат Адам повернулся к нему.
– Не обращай внимания и оставь его в покое, – невозмутимо распорядился он. – Нет смысла отправлять его вслед за женой, пока он в таком состоянии. – Он произнес это достаточно громко, чтобы услышала еще пара наемных работников. Возмездие, несомненно, последует, но не сейчас.
Затем он сел на свою лошадь и уехал. Настало время проинспектировать поля за пустошью.
Брат Адам задержался переговорить с пастухами близ Берджери, а потому увидел Мэри, лишь когда достиг открытой пустоши. Он не знал, предполагал ли сам такую возможность.
Он заколебался, глядя, как она идет через вереск. Она едва не спотыкалась. Тогда он направил лошадь к ней.
Мэри, должно быть, услышала его, поскольку, когда он приблизился, обернулась. На лице краснела отметина, и было ясно, что она плакала.
– Садись. – Брат Адам нагнулся, протягивая ей руку. – Твоя деревня мне по пути.
Она не спорила и мигом позже, удивленная силой монаха, уже была поднята и без труда усажена верхом перед ним на холку большой лошади.
Они медленно двинулись через пустошь, стараясь объезжать топкие участки. Далеко справа виднелась отара принадлежавших аббатству овец.
Солнце нещадно палило; вереск был сплошной лиловой дымкой с запахом сладким и пьянящим, как у жимолости. Полная луна добавила лазурному небу странное серебристое сияние.
Брат Адам держал поводья по бокам от ее тела, и никто не проронил ни слова, пока они не начали подниматься по склону от небольшого ручейка посреди пустоши. Тогда она спросила:
– Вы собираетесь в поля, что над бродом?
– Да, но я могу отвезти тебя в деревню.
Это означало всего-навсего крюк примерно в милю.
– Я лучше пойду пешком от брода. Через лес есть тропа. Не хочу, чтобы все видели меня с таким лицом.
– А как же твои дети?
– Они у брата. Я заберу их вечером.
Адам ничего не сказал. Впереди была плоская открытая пустошь, за которой примерно в полумиле виднелись деревья, скрывавшие пастбище Пилли. Вокруг не было ни души, только пони и скот.
Брат Адам ощутил жар и заметил мелкие капли пота, выступившие на шее и плечах Мэри, обнажившихся из-под платья. Он чувствовал солоноватый запах ее кожи. Ему показалось, что тот похож на пшеничный, с небольшой примесью аромата теплой кожи ее мягкой обувки. Он обратил внимание на то, как темные волоски вырастают из бледной кожи шеи. Ее груди, небольшие, но налитые, находились прямо над его запястьями, почти соприкасаясь с ними. Ее ноги, крепкие, но красивые ноги крестьянки, оголились до колен по ходу езды.
