Значит, дьявол засел в этой женщине? Конечно. Дьявол изначально присутствовал во всех женщинах. Когда она встала перед ним этим днем, ему, наверное, следовало поговорить с ней жестко. Но ею пользовался именно дьявол, это действительно так, а сейчас дразнит ее образом, чтобы отвлечь его. Брат Адам снова закрыл глаза.
Но так и не уснул.
Утром все заискрилось. Ветер стих. Воцарилось полное спокойствие. Синело небо. Бьюли, его аббатство, поля и фермы были укрыты мягким белым покрывалом.
Выйдя на улицу, брат Адам понял по следам, тянувшимся от двери амбара, что женщина уже ушла. И несколько мгновений, пока не одернул себя, он думал о ней, одиноко бредущей через ослепительно-белую пустошь.
В конце февраля Люк исчез, и Мэри не знала, печалиться или радоваться.
Как только на исходе января растаял снег, Люк начал уходить до рассвета и возвращаться лишь после заката. Она с ужасом думала, что он наследит на снегу, но этого почему-то не произошло, и она каждый день оставляла на чердаке, где он спал, немного еды.
Весь январь, пока Том работал на ферме Святого Леонарда, она, когда засыпали дети, тайком выбиралась к Люку, и они сидели и разговаривали, как в детстве. Несколько раз обсуждали, что ему делать. Суд Нью-Фореста не соберется в полном составе до апреля. Суд, ведающий королевскими лесами, лишь передал ему дело, а потому до тех пор не будет ясно, насколько серьезным окажется отношение к происшествию в Бьюли. Они рассматривали предложение брата Адама, который советовал Люку сдаться, но Люк неизменно качал головой:
– Ему легко говорить. Но от меня отрекаются аббат и приор, и ты не знаешь, что будет дальше. Сейчас я хотя бы свободен.
А Мэри от души радовалась беседам с родным человеком. И что это были за разговоры! Он описывал аббатство, приора с его сутулой походкой и клешнеобразными руками, всех послушников и монахов, пока ее не разбирал такой хохот, что она боялась разбудить детей. При этом в Люке было нечто столь доброе и простое, что он, похоже, ни к кому не испытывал ненависти, даже к Гроклтону. Она спросила его о брате Адаме.
– Послушникам не совсем понятно, как к нему относиться. Хотя все монахи любят его.
У Люка был мечтательный, кроткий характер, а потому Мэри не удивилась, когда он стал послушником, но однажды не удержалась от вопроса:
– Неужели ты никогда не хотел женщину, Люк?
– Вообще-то, не знаю, – ответил он с легкостью. – У меня не было ни одной.
– И это тебя не тревожит?
– Нет, – рассмеялся он вполне довольно. – Разве здесь мало других занятий?
Она улыбнулась, но больше не возвращалась к этой теме. Покуда он прятался, в этом не было особого смысла.
Они обсудили и ссору между Фурзи и Прайдом по поводу пони. Он, разумеется, был на ее стороне, но проявил, по ее мнению, безответственную, довольно ребяческую сторону своей натуры.
– Бедный старина Том никогда не вернет своего пони. Это уж точно.
– Так сколько же продлится эта распря?
– Думаю, год или два.
Когда в конце января вернулся Том, их свидания пришлось сократить до разговоров урывками и время от времени. А поскольку ссоре явно не виделось конца, она сама чувствовала себя почти узницей. Люк уходил до рассвета и возвращался затемно, и о его присутствии говорил лишь пустой деревянный котелок.
Потом он сообщил ей, что уходит.
– Куда?
– Не могу сказать. Тебе лучше не знать.
– Ты покидаешь Нью-Форест?
– Может быть. Возможно, это лучший выход.
И она, поцеловав, отпустила его. Что еще ей было поделать? Коль скоро он будет в безопасности, остальное не имеет значения. Но она ощутила глубокое одиночество.
В четверг после дня святого Марка Евангелиста, в двадцать третий год правления короля Эдуарда, то есть промозглым апрельским днем 1295 года, в большом зале королевского особняка в Линдхерсте открылась официальная сессия суда Нью-Фореста.
Это было впечатляющее зрелище. На стенах великолепные занавеси чередовались с рогами огромных оленей-самцов. Над всем главенствовало почерневшее дубовое кресло, водруженное спереди на помост; судья же Фореста блистал зеленой коттой и алым плащом. Ему ассистировали, тоже сидя в дубовых креслах, четыре джентльмена, ведавших делами о королевских лесах, которые выступали магистратами, коронерами и проводили суды низшей инстанции по имущественным вопросам. Присутствовали также лесничие и наемные пастухи, которые отвечали за всю живность, пасшуюся в Форесте. От каждой деревни, или виллы, как их называли, прибыли представители, чтобы предъявить отчет о тех или иных совершенных там преступлениях. Кроме того, суду помогало жюри из двенадцати местных уважаемых джентльменов. Любой человек, обвиненный в тяжком преступлении, по своему выбору мог просить это жюри признать его виновным или невиновным. Король любил жюри и поощрял его деятельность. Многие предпочитали суд жюри, хотя тот не был обязательным.
Нынче явился и приор Бьюли, поскольку аббат все еще отсутствовал, будучи занят королевскими делами. Из соседних графств прибыли два шерифа с молодым Мартеллом и его дружками. Такого сбора не было давно, и зал был битком набит зрителями.
– Слушайте, слушайте, слушайте! – призвал чиновник. – Для всех лиц, имеющих что-либо предъявить, ныне проводится эта судебная сессия.
Предстояло рассмотреть много дел, касающихся обыденных материй. В некоторых случаях речь шла о лесных преступлениях. Все связанные с убитыми оленями дела автоматически передавались в суд Нью-Фореста. То же самое относилось к преступлениям против общественного порядка. Нередко рассматривались и гражданские дела сторон.
Заседание продолжалось все утро. Один малый украл из Нью-Фореста лес. Другой занимался незаконной корчевкой. Один из виллов не доложил о мертвом олене, обнаруженном в его границах. Жизнь в Королевском лесу не особенно изменилась. Но если бы на суде оказался лесник из эпохи Вильгельма Руфуса, он бы отметил одно отличие. Невзирая на то что был установлен нормандский лесной закон с его практикой нанесения увечий и казнями, между монархом и населением Нью-Фореста давно был достигнут компромисс, который действовал даже в самом официальном суде. Никаких увечий. Вешали только самых закоренелых преступников. Наказанием почти за все преступления был штраф. К виновной стороне проявляли милость или взимали пеню. И даже это варьировалось в зависимости от благосостояния преступника. Бедняка, который не мог заплатить шесть пенсов, назначенных в качестве штрафа судом последней инстанции, прощали. Многие штрафы за посягательство на землю короны повторялись в судебных записях настолько автоматически, что, по сути, являлись рентой за незаконную аренду земли. От более состоятельных принимали поручительства, что их соседи заплатят штрафы или будут вести себя прилично в будущем. Закон в Нью-Форесте, как и везде в Англии Плантагенетов, отличался здравым смыслом и имел общинный характер.
