И там, в густой зеленой тени, в великой теплой тишине июня, она родила детеныша – маленький, липкий, костлявый комок, – вылизала его дочиста и улеглась рядом. Детеныш был самцом, у него будет отцовский окрас. Они лежали вдвоем, и светлая олениха надеялась, что огромный лес будет к ним добр.
К концу июня произошло два события. Ни одно не было неожиданным.
– Руфус собирается вторгнуться в Нормандию, – сообщил Кола.
Теперь ожидалось, что его брат Роберт прибудет в свое герцогство в сентябре. Руфус намеревался встретить его там.
– Большое ли будет вторжение? – спросил Эдгар.
– Да. Огромное. – (Брат Эдгара прислал из Лондона весточку об идущих там приготовлениях. Собирались огромные суммы в уплату наемникам. Из винчестерской казны подводами везли золотые слитки. Рыцарей созывали со всей страны.) – И он требует, чтобы большинство портов на южном побережье предоставили транспортные суда, – объяснил Кола. – Роберт прибудет выплатить долг и обнаружит, что заперт и домой хода нет. У Руфуса есть все, что нужно. Если Роберт даст бой, то проиграет. Скверное дело.
– Но разве не этого все ждали? – спросила Адела.
– Да. Полагаю, что так. Но одно дело – предвидеть событие, считать его вероятным, а другое – когда оно действительно начинает происходить. – Кола вздохнул. – В известном смысле Руфус, конечно, прав. Роберт не годится в правители. Но поступать таким образом…
– Не думаю, что это понравится всем нормандцам, – заметила Адела.
– Нет, моя дорогая леди, не всем. В частности, друзья Роберта… – Он помедлил, подбирая слово. – Возмущены. – Старик покачал головой. – А если он поступает так с родным братом в Нормандии, то можешь представить, что он сделает с Аквитанией? Все будет так же. Герцог Аквитанский отправляется в Крестовый поход. Руфус одалживает ему деньги и машет: Бог в помощь! Затем, пока его нет, присваивает его земли. Как по-твоему, это нравится людям? Как по-твоему, это нравится Церкви? Могу сказать тебе, – прорычал он, – что напряжение в христианском мире нарастает.
– Хвала Небесам, что эти вещи не затрагивают нас, – обронил Эдгар.
Отец лишь мрачно на него посмотрел.
– Это Королевский лес, – буркнул он. – Нас затрагивает все. – С этими словами он вышел.
Через неделю после этого разговора приехал человек в черном и какое-то время провел наедине с Колой. После его ухода старик был в бешенстве. Адела никогда не видела его таким. В последующие дни озлобленность Колы ничуть не уменьшилась. Адела отмечала, что Эдгар тоже обеспокоен, но когда спросила, известно ли ему, в чем дело, он лишь покачал головой:
– Отец не скажет.
Второе событие произошло спустя несколько дней. Они с Эдгаром выехали на прогулку, и Эдгар спросил, выйдет ли она за него замуж.
На западном краю темной лощины Берли земля поднимается, образуя внушительный лесистый гребень, который достигает пика примерно в милю высотой к северу от деревни на возвышенности, известной как Касл-Хилл. Там не было никакого нормандского замка – лишь контуры постройки под растущими там ясенями и падубом. Скромный земляной вал в зарослях папоротника-орляка. И никто не знал, чем были эти канавы и низкие земляные стены: остатками загона для скота, наблюдательного поста или небольшого форта, и кем были здешние обитатели – далекими предками жителей Нью-Фореста или людьми из эпохи, от которой не осталось свидетельств. Но какие бы духи здесь ни покоились, это было приятное, мирное место, с которого, глядя на запад, можно было любоваться панорамой коричневатой полосы вереска от края Королевского леса до долины Эйвона, уходившей вдаль, к иссиня-зеленым хребтам Дорсета.
Искрящимся летним утром здесь было очаровательно. Эдгар выбрал удачное место, чтобы сделать предложение. Солнце ловило его золотистые волосы. Он спросил ее спокойно, почти весело, и вид имел исключительно благородный. Какая бы женщина отказала? Она пожелала превратиться в другую.
И в самом деле, зачем отказывать? Какой в этом смысл? Как будто завоеватели-нормандцы никогда не вступали в брак с побежденными саксами из благородных. Вступали все-таки. Она чуть потеряет лицо, но ненамного. Он был прекрасен. Она была очарована.
Но перед ней – там, далеко на западе, – находилось имение Хью де Мартелла. Оно стояло в одной из долин между хребтами, на которые она смотрела. А позади нее, примерно в миле, бежал ручей, где жена Пакла узрела будущее.
Она выйдет за Мартелла. Она все еще верила в это. После потрясения от известия, что леди Мод благополучно родила, Адела какое-то время гадала, что это значит. Но потом ей вспомнились осторожные слова ведьмы: «Вещи не всегда бывают тем, чем кажутся». Ей пообещали счастье, и она верила. Что-то произойдет. Она знала, что так и будет. Ей казалось ясным, что леди Мод каким-то непредвиденным образом не станет.
Если так, то она сделается матерью его сыну. Отличной. Это будет добрым деянием, ее оправданием за то, что должно случиться.
Так что сказать Эдгару? Она ни в коем случае не хотела быть нелюбезной.
– Я благодарна, – медленно произнесла она. – Думаю, я могла бы быть счастлива как ваша жена. Но я не уверена. Сейчас я не могу ответить «да».
– Я спрошу еще раз в конце лета, – сказал он с улыбкой. – Поехали?
Хью де Мартелл пристально смотрел на жену и ребенка. Они находились в залитых солнцем покоях. Его сын мирно спал в плетеной колыбели. Из-за пряди темных волос все говорили, что он уже похож на отца. Мартелл взирал на младенца с удовлетворением. Затем перевел взгляд на леди Мод.
Она полулежала – почти сидела – на специально установленной для нее маленькой кровати. Ей нравилось сидеть с младенцем, и она ежедневно проводила с ним долгие часы. Она была довольно бледна, но сейчас сумела послать мужу слабую болезненную улыбку:
– Как поживает нынче гордый отец?
– Полагаю, неплохо, – коротко ответил он, и на некоторое время в солнечной комнате воцарилась тишина.
– Думаю, мне скоро станет лучше, – нарушила молчание леди Мод.
– Не сомневаюсь, что станет.
– Прости. Тебе, должно быть, тяжко оттого, что я так долго болела. Жена из меня никудышная.
– Вздор! Мы должны поставить тебя на ноги. Это главное.
– Я хочу быть тебе хорошей женой.
Он ответил дежурной улыбкой, после чего в задумчивости отвернулся к открытому окну.
Он больше не любил ее и в то же время не винил себя. Никто не мог упрекнуть его за поведение в долгие месяцы ее болезни. Он был заботливым, любящим мужем, лично ухаживал за ней. Он был при ней, держал за руку, дал ей все утешение, на какое был способен, в двух случаях, когда она думала, что умирает. Насчет всего этого его совесть была чиста.
Но он больше не любил ее. Он не желал с ней близости. Он подумал, что это даже не ее вина. Он слишком хорошо ее знал. Рот, который он целовал и который даже выдыхал слова страсти, был все-таки маленьким и противным. Мартелл не мог разделить мелкую ограниченность ее чувств, оценить чистенькую комнатушку ее воображения. Она была так застенчива. Однако не слаба. В противном случае необходимость защищать ее, какой бы ни была утомительной, могла бы удерживать его. Но леди Мод была поразительно сильной женщиной. Она могла болеть, но коль скоро жила, ее воля представлялась ему ниточкой, бегущей через сокровенные тайники души – достаточно тонкой, чтобы пролезть в игольное ушко, но прочной как сталь и абсолютно неразрываемой.
