Они просмотрели все в поисках чего-либо под заглавием «Прайд». Ничего.
– О боже! – произнесла миссис Тоттон. – Прошу меня простить. Должно быть, я запамятовала.
– Пустяки, – отозвалась Дотти. – С вашей стороны было очень любезно подумать об этом.
Они начали раскладывать письма по местам.
– Смотрите, – сказала Имоджен, показывая пакет. Тот был надписан: «Фурзи, Минимус», и полковник подчеркнул это имя короткой злой чертой. – Можно взглянуть?
– Конечно.
Внутри оказалось много писем, преимущественно коротких. Но одно было намного длиннее. Оно начиналось отрывисто: «Сэр, возможно, вам будет интересно узнать, что агент, нанятый мной года два назад, недавно дал мне ответ».
– О чем это? – вслух удивилась Имоджен. Она прочла дальше и выдохнула: «Ох!» Затем углубилась еще немного.
– Дотти, – произнесла она, беря ту за руку, – по-моему, я ее нашла.
Девица Прайд найдена. Она жива и здорова. За что, полагаю, мы должны благодарить Бога. Она живет во грехе с якобы художником, человеком безнравственным. С лицом, осмелюсь сказать таким образом, очень похожим на Вас.
Ее просили вернуться к родителям или, по крайней мере, дать им знать, что она жива. Она категорически отказывается от этого либо потому, что пала и привыкла к греховной жизни, либо из чувства стыда – этого я не знаю. В таких обстоятельствах я считаю, что лучше ничего ее родителям не говорить.
Вы можете обдумать тот факт, сэр, что Вы, и только Вы несете ответственность за падение Дороти Прайд.
Я говорю, что Вы «можете» обдумать; я сказал бы, что Вы могли и потрудиться обдумать, если бы не знал, что не в Вашем характере делать какие-либо моральные выводы из каких угодно ситуаций.
Я могу лишь закончить уверением Вас в том, что лично я, со своей стороны, привык с каждым годом пропитываться к Вашей особе все большими негодованием и отвращением.
– По-моему, это ваша прабабушка, Дотти.
– Должно быть, так. Жила с художником.
– А мой прадед… Я сожалею.
– Что ж, мы нашли ее, – объявила миссис Тоттон. – Это было давно. Но так или иначе, Дотти, добро пожаловать домой. По крайней мере, теперь мы можем это сказать. – Она посмотрела на часы на каминной полке. – Дорогие мои, уже давно пора выпить.
Но Дотти отказалась. Ее ждала вечерняя работа. Она поблагодарила обеих и приготовилась уйти.
– Помочь вам вернуть бумаги в кладовку? – спросила она.
– Нет. Нынче вечером я, пожалуй, и сама в них пороюсь, – сказала миссис Тоттон. – Быть может, в будущем мы еще не раз увидим вас в Нью-Форесте? – улыбнулась она.
– Не исключено.
Вечерняя работа шла хорошо. Масса собранного материала начала выделяться и складываться в новые формы. Обычно это предваряло историю.
Было странно узнать о прабабушке и Минимусе Фурзи. Она практически не сомневалась, что нашла Дороти и, следовательно, собственные корни. Раз или два она чуть не сняла телефонную трубку, чтобы поделиться с Питером Прайдом, но заставила себя отказаться. Расскажет ему в воскресенье, если он придет.
Он был ее родственником – очень дальним, конечно.
Тем вечером довольная миссис Тоттон сидела одна. Хороший выдался день. Девица Прайд ей понравилась. Что до открытия насчет ее семьи, то был дар свыше. В глазах миссис Тоттон быть связанной с Нью-Форестом было величайшим даром, на какой только можно рассчитывать.
Она немного почитала книгу, потом с полчасика вздремнула, а затем, поставив у чемодана стул, лениво просмотрела другие письма полковника Альбиона. Многие касались дел рутинных, связанных с поместьем; некоторые были о раздорах между чиновниками по лесным делам и Лесной комиссией. После писем Фурзи ничто не казалось особо занятным. Возможно, она была не в том настроении.
Она уже собралась уложить пачки на место и захлопнуть крышку, когда от остальной корреспонденции отделился тощий конверт. На нем рукой полковника было написано одно-единственное слово: «Мама?»
Охваченная теперь любопытством, миссис Тоттон вскрыла конверт. Внутри оказался всего один листок бумаги, плотно исписанный с обеих сторон изящным, довольно каноническим – явно не полковничьим – почерком.
Оно начиналось словами:
Моя любимая жена!
У каждого из нас есть тайны, и мне сейчас тоже хочется кое в чем признаться.
Но если это было признание, то странное. Похоже, у жены писавшего, которую тот явно любил, случались кошмары и по ночам она кричала. И так он узнал, что она была виновна – или считала себя виновной – в великом преступлении. Другие, казалось, подверглись за него ссылке, а то и казни. Но она ускользнула от возмездия.
Потому что солгала. Глубокими ночами, во сне, ее посещали чувство вины и раскаяние. Она откровенно мучилась и не могла поделиться даже с мужем. Бодрствуя, не говорила ему ни слова. Затем кошмары вроде бы на месяцы отступали, потом возвращались.
Так в чем же признавался ее муж? Во-первых, в том, что подслушивал эти откровения. Он все еще не мог решить, заговорить о них или нет. Затем последовал раздел настоятельно-увещевательный. Он, по его словам, знал ее слишком хорошо, чтобы усомниться в ее добродетели. Как у жены, матери, хозяйки имений, в ее душе не было ни злых помыслов, ни злых намерений.
Он спрашивал, действительно ли она украла те кружева, или все разыгралось в ее воображении? Он не знал. Само преступление, даже будь оно совершено, не оправдывало налагавшихся кар; сама же она своей добродетелью давно заслужила прощение.
Возможно, моя дорогая Фанни, мне удастся убедить тебя в этих вещах. Возможно, эти ужасные сны прекратятся. Но так или иначе, я хочу, чтобы ты прочла это письмо, когда меня не станет.
Ведь я тоже должен сделать тебе равное признание. Когда я приехал к тебе в Бат и уговаривал тебя спасаться, говоря, будто знаю, что ты невиновна в том преступлении, я лгал тебе, моя любимая жена. Я не знал. Но я превыше всего на свете желал, чтобы ты стала моей женой, виновная или нет. И даже сейчас, хотя я ни секунды не верю, что ты обречена чему-то иному, нежели Небесному Царствию Отца нашего, я честно заявляю, что, если бы тебя приговорили к адскому пламени, я последовал бы за тобою туда, пусть даже в бездонную пропасть, и сделал бы это с радостью тысячу раз.
Твой любящий муж Уиндем
– Так-так, – пробормотала миссис Тоттон. – Ну что же…
Дотти Прайд проснулась до зари. История пришла. Она чувствовала ее. Она получит ее сегодня.
Спать дальше она не могла. Встала, набросила на себя кое-какую одежду и, спустившись по тускло освещенным лестницам «Альбион-Парка», вышла через большую парадную дверь. Под ногами захрустел гравий дорожки. Слегка смущаясь из страха разбудить других гостей, она дошла по травянистому дерну до ворот.
