Я знал Каффнеллс как замечательный дом сразу за Линдхерстом, но никогда там не бывал. Семейство Харгривз купило его несколько лет назад, а юный мистер Харгривз недавно женился на мисс Алисе Лидделл. Вы, безусловно, встречаете ее и поныне, но она была, как, может быть, вам известно, той самой Алисой из Страны чудес.
«Они наши большие друзья, – продолжила миссис Альбион. – И у них есть для девочки место служанки юной миссис Харгривз. Вообще, – улыбнулась она, – мне сдается, что вскоре она стала бы и нянькой. Два дня назад я долго беседовала с ними и размышляла, не заинтересует ли это вашу Дороти. Это же очень хорошее место, и я была искренне рада ее рекомендовать. Не спросите у нее?»
Что ж, вы можете представить мои чувства на обратном пути. Место было и правда весьма почтенное. Новый старт в жизни Дороти.
Вернувшись домой, я обнаружил, что все ходят мрачные, но я заявил им: «Мои-то уж новости вас взбодрят».
«Вряд ли, – отозвалась жена и затем сообщила: – Дороти пропала».
Она ушла. Мы не понимали почему. Мы даже не знали куда. Целый месяц, пока из Лондона не пришло письмо. Без обратного адреса. Она просто написала, что сожалеет и не вернется.
Мы ничего не могли поделать. Полковник нанял сыщика, но это ни к чему не привело. Таков, насколько нам известно, был конец Дороти.
Он уставился на руки, затем посмотрел в окно.
– Наверно, на сегодня я иссяк, – признался Джордж Прайд.
На другой день Джордж начал со следующих слов:
– Твоему Джеку было всего пять, а уже попал в газеты. – Он подошел к столу, извлек старый коричневый конверт, битком набитый бумагами, и медленно развернул пожелтевшую газетную вырезку. – Он и меня прославил.
Тот год мне бы всяко запомнился. Зима была очень холодная. Именно в том году лорд Генри удостоился титула лорда Монтегю из Бьюли за все, что сделал для Нью-Фореста. Коммонеры радовались.
Думаю, признаком той эпохи был обычай простых людей, выйдя на пенсию, селиться на побережье. Мы видели это от Хордла до Крайстчерча: маленькие кирпичные коттеджи, в основном примыкающие к соседним домам, росли как грибы. Но самая крупная зона застройки находилась западнее, за Крайстчерчем.
В моей молодости Борнмут был просто рыбацким поселком в нескольких милях к западу от Крайстчерча. Вокруг сплошная открытая пустошь. Но после он превратился в городишко, а к моменту наших событий там уже стояли дома, отели и пансионы, так и множившиеся вдоль побережья.
Старая железнодорожная ветка Каслманс-Коркскрю тянулась от Брокенхерста до Рингвуда, на мили от моря. Теперь захотели строить прибрежную линию до Крайстчерча и Борнмута. Это могло показаться довольно удачной мыслью. Мистер Гроклтон снова воодушевился: он был одним из начальников этой линии.
Молодежь из Нью-Фореста так и повалила ее строить. Платили хорошо. Но я ничуть не обрадовался, когда Гилберт заявил, что и он пойдет. Я готовил его в агистеры.
Беда была в том, что работы в Нью-Форесте не было, а он хотел заработать денег.
«Это всего лишь на год-другой, – сказал он мне. – К тому времени дорогу достроят в любом случае».
Примерно неделей позже после того, как Гилберт нанялся, мне нанес визит мистер Минимус Фурзи. Сама понимаешь, он редко появлялся в моем доме.
«Не пускайте сына на дорогу Гроклтона, – посоветовал он. – Там опасно. Туда все так и рвутся, а ведь следовало бы ознакомиться с геологией».
Ну а я не был расположен выслушивать что-либо от Фурзи после того, что он с нами сделал. И ответил:
«Сомневаюсь, что вы разбираетесь в этом лучше, чем инженеры железной дороги Лондон – Юго-Запад».
В конце концов, мистер Гроклтон мог не нравиться, но он был магистратом и важной фигурой. Невозможно было представить, чтобы он начал столь крупное предприятие без понимания, что делает.
А Фурзи свое:
«Там хидонская глина и галечник. На них стоит весь Нью-Форест» – или нечто вроде того; я не понимал, о чем он толкует, так что не слушал. И Гилберт отправился туда на работы.
Достаточно скоро мы выяснили, что имел в виду Фурзи. Поначалу копать казалось вполне легко. От Брокенхерста до Суэя шли сплошь песок и галечник, раскидать их несложно. Примерно с год все были чрезвычайно довольны собой. Но в Нью-Форесте не все бывает тем, чем кажется.
Ты знаешь, что, когда сидишь на берегу, песок представляется совершенно сухим? Но любой ребенок с ведерком и совком быстро обнаруживает, что ниже – сплошная вода, а мокрый песок текуч. Оказалось, что так же обстояли дела и на юге Нью-Фореста. К Суэю бежит множество ручьев – ты, может быть, видела, – а под ними влагонасыщенные породы: глана и галечник. Всякий раз, как начинали делать выемку и насыпать откосы, все мигом сплывало. Несколько человек покалечились. Эти выемки называли паточными шахтами
[42], потому что глина была золотистого цвета и вязкой, как патока. Вскоре работы на несколько месяцев отстали от графика.
Не унывал только Гроклтон. «Все получится! – говорил он. – Это дорога в будущее».
– Полагаю, Нью-Форест смотрел на дело иначе, – печально покачал головой Прайд. – Но в итоге показалось, будто все налаживается. Ветка между Арнвудом и Суэем, где возникли наибольшие трудности, была исправно уложена. Насыпи выглядели прочными.
И мистер Гроклтон, желая отпраздновать это событие, объявил, что возле ветки, на пустоши, будет устроен пикник. По-моему, он решил, что это поднимет моральный, как говорится, дух.
Пикник он закатил что надо. Играл духовой оркестр, столы ломились от пирогов и пирожных – больше, чем сможешь умять. Пиво и сидр. И вечер был словно специально выбран славный – жаркий, августовский. Пригласили самую разную публику: семьи железнодорожных рабочих, людей из Лимингтона, Суэя и даже Крайстчерча. Пришли полковник и миссис Альбион, а также Фурзи.
Картина, должно быть, вышла слегка диковинная: двести или триста человек и духовой оркестр, расположившиеся под жарким солнцем посреди пустоши вокруг наполовину построенной ветки. Но заскучать нам не давало зрелище еще даже более странное.
Замечала ли ты когда-нибудь, что люди, заработавшие много денег, зачастую становятся малость не в себе? Там был такой человек, обосновавшийся в Суэе. Его страстью был бетон. Наверное, он немного смахивал на мистера Гроклтона. Ему хотелось покрывать бетоном все, до чего мог дотянуться. И он возводил бетонную башню. Громадину – сегодня ее видно за много миль. Говорят, что он пожелал, чтобы после смерти его положили на ее вершину. Тогда она была выстроена примерно наполовину, и я буду помнить ее всегда – устремленную к синему небу меньше чем в полумиле от места, где мы находились в тот день, похожую на огромную сломанную колонну.
