Другая проблема была связана с молодым Джорджем, сыном Прайда.
Лично Альбион не винил Джорджа Прайда за работу на Лесную комиссию. Другие поступили так же. Работа есть работа. Джорджу нужно было кормить семью. Но Прайд-старший считал иначе. Разразился ужасный скандал. Он поклялся, что никогда не простит сына, и с тех пор, как Джордж устроился к Камбербетчу, отец не разговаривал с ним. В Нью-Форесте глубоко уважали семейные узы, и этот разрыв был делом прискорбным и серьезным.
Понимал ли все это Камбербетч – очередной вопрос. Отец человека, работавшего на окружного инспектора, собирался свидетельствовать против последнего, и тому не могло это нравиться. Уволить за это Джорджа он не сможет, но молодой человек окажется под подозрением. Альбион сожалел об этом, но принял решение ради общего блага пожертвовать, если придется, Джорджем Прайдом. Если Прайд-старший не потеряет голову, он станет сильным свидетелем.
Не потеряет ли?
Когда Прайд встал, на него взглянули с интересом и учтиво предложили занять место перед пэрами. Он сел прямо, словно аршин проглотил. Даже молодой пэр не мог не отметить, что мистер Прайд смотрится весьма солидно. Председатель со всей любезностью спросил:
– Где вы изволите проживать?
– В Оукли.
– Как долго вы там прожили?
– Все время.
– Все время? – улыбнулся председатель. – Вы не могли быть там все время, мистер Прайд, но я полагаю, что вы хотите сказать – всю жизнь?
– Я хотел сказать, ваша светлость, что моя семья жила там всегда, то есть не всегда, – наморщил он лоб, – но еще до короля Вильгельма.
– Вы имеете в виду короля Вильгельма Четвертого, который правил перед нынешней королевой, или, может быть, короля Вильгельма Третьего?
– Нет, сэр. Я имел в виду короля Вильгельма Завоевателя, основавшего Нью-Форест.
Отчасти сбитый с толку, председатель глянул на полковника Альбиона, который с улыбкой кивнул.
– Сколько у вас акров земли?
– Было восемь. Сейчас двенадцать. Восемь арендованных у полковника, четыре я купил во фригольд
[37].
– У вас есть семья?
– Двенадцать детей, сэр. Благодарение Господу.
– Вы можете прокормить двенадцать детей на этих нескольких акрах?
– В Нью-Форесте, сэр, двенадцать акров обычно считаются приличным наделом. Их можно возделывать, не тратясь на наем кого-то со стороны. Я выручаю от сорока до пятидесяти фунтов, смотря какой год.
Это не было состоянием, но обеспечивало мелкому фермеру сносную жизнь.
– Как вы распоряжаетесь землей?
– Бóльшая часть, сэр, – это пастбище, и там я заготавливаю сено. Еще есть полоска, где я выращиваю капусту, овощи, корешки…
– Репу?
– Да. И овес.
– Какой вы держите скот?
– У меня пять молочных коров, две телки, два годовалых бычка. Молоко и масло мы продаем в Лимингтоне. Что до свиней, то у меня три супоросные свиноматки. Они дают приплод два-три раза в году. Еще у нас несколько пони. Кобылы пасутся в лесу круглый год.
– Я слышал, что у нью-форестских коров есть особые достоинства. Вы о них не расскажете?
– В основном это пеструхи, ваша светлость. Совсем небольшие, но очень выносливые. Если придется, прокормятся вереском и трехзубкой. От них хороший удой. Фермеры с меловых холмов вроде Сарума приезжают в Рингвуд покупать наш скот. Скрещивают его со своим, и потомство дает будь здоров молока на пастбищах попышнее.
– Вы пасете скот в Нью-Форесте?
– Без этого никак, иначе мне бы понадобилось куда больше акров.
– Вы не прокормите семью без права пасти скот?
– Не прокормлю. Есть и другое. Понимаете, сэр, дело в детях. У меня два взрослых сына. Один живет со мной и трудится как работник. Но у него также есть два акра, с которых он выгоняет скот в Нью-Форест. Так он удваивает свой заработок. Через несколько лет это позволит ему обзавестись собственным хозяйством и семьей.
– У вас и права на добычу торфа есть?
– Да. Так я отапливаю дом – торфом и дровами из Нью-Фореста.
– И без этого права…
– Мы замерзнем.
– Как повлиял на коммонеров Акт о ликвидации оленей?
– В нескольких отношениях. Во-первых, само по себе отсутствие оленей урезало выгон для моего скота.
– Как это? Если оленей нет, другим животным останется больше.
– Я подумал бы так же, сэр, но все оказывается наоборот. Лужайки, где растет лучшая трава, зарастают кустарником, который съедали олени. Я удивился, но это правда.
– Что еще?
– Мистер Камбербетч запретил нам выгонять скот зимой, как мы делали, когда были олени. Пока этого добились только частично. Если добьются полностью, то я не знаю, как выживу.
– А огороженные земли?
– Некоторым коммонерам теперь приходится гнать скот за многие мили, чтобы найти подходящее место для выпаса. Лучшие пастбища отобрали. Когда эти земли откроют, скотине там будет мало чем поживиться, и ей станут помехой водоотводы для лесопосадок.
– Значит, вы боитесь за свое будущее?
– Боюсь.
Комитет притих. Фермер произвел на него впечатление. Это был не вороватый лесной нахлебник, а вольный собственник из тех, чей род, как смутно осознавали пэры, восходил к древней истории их острова вплоть до времен, предшествовавших даже правлению лендлордов. Прощупывать Прайда дальше готов был, похоже, лишь молодой пэр. Камбербетч только что переслал ему записку.
– Мистер Прайд, – сказал он, задумчиво глядя на лесного жителя, – насколько я понимаю, огораживания вызвали недовольство. Такое, что кое-где снесли ограды. Другие подожгли. Разве не так?
– Да, я слышал об этом.
– Я полагаю, что до сих пор это был единственный способ, которым коммонеры могли выразить свои чувства. Вы согласны?
Это была ловушка. Полковник Альбион зыркнул на Прайда, пытаясь перехватить его взгляд. Прайд вперился взором в стену за членами комитета.
– Не могу судить, ваша светлость.
– Мне кажется, вы в чем-то симпатизируете им.
– Я сочувствую любому, кто лишился средств к существованию, – ровно ответил Прайд. – Но нарушать закон, конечно, нельзя. Я против этого.
– Значит, сами вы такого не сделали бы?
Прайд бесстрастно смотрел на юного пэра. Если он испытывал гнев или презрение, то на лице не отражалось ничего.
