Но даже после этого учитель счел мальчугана несносным. Вместо того чтобы решать задачи, тот забавлялся с цифрами. Если ему велели выучить текст, он выучивал, но потом переставлял слова так, что получались дурацкие рифмы. Не раз его приходилось наказывать за розыгрыши – и это все сразу, едва начались занятия. А его вопросы, его возмутительная привычка выяснять причину, вместо того чтобы просто заучивать, что велено, вынудили учителя доложить священнику: «У него чересчур живой ум. Надо его обуздать».
Однако Прайды были снисходительнее. Натаниэль втягивал Эндрю в проказы, но его остроумные розыгрыши всегда нравились лесоторговцу Прайду. «Пусть заработают на орехи, – говорил он жене. – Мне постоянно доставалось. Беды никакой». И если они нарывались на неприятности и бывали наказаны, Натаниэль и Эндрю откуда-то, поскольку об этом не говорилось ни слова, знали, что дома взрослые не так уж против их шалостей.
Но когда однажды после занятий Натаниэль поделился с Эндрю очередным замыслом, остолбенел даже юный Прайд.
– Нельзя, – прошептал он. – Ни в коем случае.
– Почему бы и нет?
– Потому что… Ну, это слишком трудно. И я все равно не посмею.
– Чепуха! – отозвался Натаниэль.
Сентябрь также оказал странное действие на тетушку Аделаиду. Это всплыло неожиданно как-то вечером, когда они с Фанни, по обыкновению, сидели в гостиной вдвоем.
Ложились тени, но тетя Аделаида решила пока не зажигать свечи. Ее силуэт в кресле с подголовником смутно виднелся в неярком свете оранжевого заката, который медленно догорал за окнами. Домашняя тишина нарушалась лишь тиканьем в холле часов, и казалось, что Аделаида задремала, но вдруг она произнесла:
– Пора тебе замуж, Фанни.
– Почему?
– Потому что я не вечна. Я хочу видеть тебя пристроенной до того, как умру. Ты когда-нибудь задумывалась о партии?
– Нет, – лишь на мгновение помедлила Фанни. – Сомневаюсь. – И, не желая продолжать этот разговор, задала встречный вопрос: – А вы, тетя Аделаида, никогда не думали о замужестве?
– Может, и думала, – вздохнула престарелая леди. – Это было слишком трудно. Была моя мать: я не могла покинуть ее, а она прожила так долго. Мне перевалило за сорок, когда она умерла. Потом этот дом. Ты же знаешь, что мне пришлось за ним присматривать. Я делала это ради нее и семьи.
– И ради старой Алисы?
– Конечно. – Она кивнула и с чувством, которое не могло не тронуть Фанни, произнесла: – Как я могла не хранить Альбион-Хаус, ведь им же хотелось бы этого? И то же самое будешь делать ты, за кого бы ни вышла. Правда, Фанни?
– Да. – Сколько раз она это обещала? Как минимум сто. Но она знала, что будет хранить дом.
– Пойми, тебе нельзя обесчестить род. Стоит только подумать, – вскипела тетя, как было тысячу раз прежде, – об этом проклятом Пенраддоке, его поганом войске и моей бедной, ни в чем не повинной бабушке, которую заставили полночи проскакать полуголой верхом! В ее-то годы. Воры! Злодеи! И Пенраддок, обычный мерзавец, еще называл себя полковником!
Фанни кивнула. Это был верный способ отвлечь тетю.
– Тетя Аделаида, а был ли Пенраддок на суде?
– Конечно был. – Фанни ждала обычных для тети высказываний в адрес суда, но та надолго умолкла, и Фанни уже подумала, что ей придется слушать тиканье часов, когда Аделаида заговорила: – Моя бабушка была не права. Я всегда так считала.
– Не права?
– На суде. – Аделаида покачала головой. – Оказалась слабой или слишком гордой. Глупая Алиса! – Вдруг она взорвалась: – Никогда не сдавайся, дитя! Никогда! Сражайся до конца! – Фанни не знала, что и ответить, а тетя продолжила: – На суде, понимаешь ли, она не сказала почти ни слова. Она даже заснула. Позволила этому лжецу Пенраддоку и остальным очернить ее имя. Позволила этому злонамеренному судье всех застращать и приговорить ее…
– Наверное, она ничего не могла сделать.
– Нет! – с удивительным неистовством возразила тетя. – Надо было протестовать! Надо было встать и сказать судье, что его суд – балаган. Надо было покрыть всех позором!
– Ее бы вывели и все равно осудили.
– Возможно. Но если пасть, то лучше в бою. Если тебя, Фанни, когда-нибудь будут судить, пообещай мне сражаться.
– Да, тетя Аделаида. Хотя мне кажется, – добавила Фанни, – что суд надо мной крайне маловероятен.
Но тетя будто не слышала последних слов. Она сосредоточенно взирала на меркнущий свет в окне.
– Тебе когда-нибудь отец говорил о сэре Джордже Уэсте? – неожиданно спросила она.
– Раз или два. – Фанни напрягла память. – По-моему, это его лондонский друг.
– Прекрасное старое семейство. Его племянник мистер Артур Уэст только что арендовал Хейл. Я собираюсь навестить моего старого друга, священника из Фордингбриджа, что по соседству, и решила к нему заглянуть.
– Понятно. – Фанни мысленно улыбнулась. Ее хитрость, призванная отвлечь тетушку, явно не удалась. – Вы считаете мистера Артура Уэста достойной партией?
– Он, вероятно, джентльмен. Дядя оставит ему часть своего состояния, которое велико. Это все, что я пока знаю.
– Значит, вы собираетесь его оценить?
– Оценим мы, Фанни. Ты поедешь со мной.
В сентябре мистер Мартелл вернулся в Нью-Форест. На этот раз он собирался остановиться у сэра Гарри Баррарда.
После возвращения Луизы Фанни многое узнала о мистере Мартелле и его огромном имении в Дорсете.
– О Фанни, я в этот дом влюбилась, и ты тоже влюбишься! – восклицала Луиза. – Жаль, что ты не видела. Место просто замечательное, вокруг сплошные меловые скалы, а Мартелл – поистине местный владыка.
– Дом-то старый?
– Задняя часть очень старая, а та, где я жила, темная и мрачная. Пожалуй, я снесу ее. Но в новом крыле большие комнаты, очень красиво, и открывается замечательный вид на парк.
– Звучит волшебно.
– А библиотека, Фанни! Вот бы тебе понравилось! Там больше книг, чем ты видела в жизни, и все в красивых переплетах, а на столе – лондонские журналы. Их доставляют особой почтой, и можно следить за светской жизнью. Клянусь, я провела там целых полчаса!
– Я рада, что мистер Мартелл увидел твою жадность до знаний.
– О Фанни, дома он очень прост, уверяю тебя. Ничуть не ученый. Мы развлекались, как только могли. Он рисует – очень неплохо, кстати, – и даже, кажется, оценил мои жалкие попытки. Вот это ему особенно понравилось. – Она вынула небольшой рисунок. – Помнишь, как мы ездили в Баклерс-Хард?
Фанни была вынуждена признать, что рисунок хорош. Очень. Карикатура, конечно, но в ней, по ее мнению, был безупречно схвачен объект. Это был Пакл. Луиза изобразила его в виде гнома: наполовину дерево, наполовину чудовище. Это был гротеск, абсурдный и довольно отталкивающий.
