При виде собак я весь напрягся и сильно пожалел, что не прихватил с собой ничего такого, чем можно было бы защититься. Я выскочил из родительского дома очертя голову, обуреваемый гневом. И потом, я всегда думал, что главное мое оружие – голова. Этот урок от Жан-Кристофа Граффа я хорошо усвоил, но, памятуя о том, что Алексис Девилль сотворила с моей матерью, Франсисом и Максимом, я понял, что поступил опрометчиво, потому как слишком спешил.
Сейчас, стоя у истоков правды, я чувствовал себя обезоруженным. В глубине души я не ждал от Алексис Девилль никаких объяснений – я и так уже все понял, разве нет? Если только любовную страсть вообще можно понять… И все же я достаточно хорошо представлял себе то взаимное восхищение, которое эти две умные, свободные и красивые женщины в свое время испытывали друг к другу. Возбуждение от духовного единства, опьянение от плотской близости, головокружение от возможности нарушать все запреты. Хотя это и смущало меня, но сам я не так уж сильно отличался от Алексис Девилль. Двадцать пять лет назад мы с ней любили одну и ту же девушку и так и не оправились от этой любви.
Высокая, стройная, с идеально гладкой, нестареющей кожей Алексис Девилль собрала волосы в пучок. Похоже, она прекрасно владела ситуацией. Ее псы не сводили с меня глаз, в то время как она сама позволяла себе роскошь стоять ко мне спиной и разглядывать развешанные повсюду на стенах фотографии – пресловутые чувственные фотографии Винки, про которые мне рассказывал Даланегра. Немудрено, что с такой натурщицей фотограф превзошел самого себя. Он точно уловил омраченную и пьянящую красоту девушки. Мимолетную суть ее юности. Сколько живут розы…
2
Я решил перейти в наступление.
– Вы убедили себя в том, что все еще любите Винку, но это не так. Людей, которых любят, не убивают.
Девилль оторвалась от созерцания фотографий и смерила меня холодным, презрительным взглядом.
– Я легко могла бы вам возразить, что убийство порой олицетворяет самый совершенный акт любви. Но суть не в этом. Винку убили вы, а не я.
– Я?
– Вы, ваша мать, Фанни, Франсис Бьянкардини и его сынок… В той или иной степени вы все виновны. Все.
– Это Ахмед вам все рассказал, так?
Она двинулась ко мне в сопровождении своих церберов. Я вспомнил Гекату, богиню мрака в греческой мифологии, всегда окруженную сворой псов, воющих на луну. Гекату, повелительницу кошмаров, подавленных желаний и тех уголков сознания, где мужчины и женщины ощущают себя особенно порочными и слабыми.
– Невзирая на бесспорные свидетельские показания, я никогда не верила, что Винка сбежала с этим типом, – оживилась Алексис. – Я много лет пыталась доискаться до правды. И вот однажды, когда я этого совсем не ждала, жестокая судьба сама преподнесла ее мне на блюдечке.
Собаки тоже оживились и зарычали на меня. Мною мало-помалу овладевал страх. Я цепенел при одном лишь взгляде на этих церберов и старался не смотреть им в глаза, но они определенно чувствовали мою тревогу.
– Это случилось месяцев семь с лишним назад, – уточнила Алексис. – В отделе фруктов и овощей супермаркета. Ахмед узнал меня, увидев, как я совершаю покупки. Ему захотелось мне кое-что рассказать. В ночь, когда умерла Винка, Франсис послал его забрать кое-какие ее вещи и прибраться у нее в комнате, чтобы стереть все следы, которые могли бы вас скомпрометировать. Так вот, роясь в карманах ее пальто, он обнаружил письмо и фотографию. Только он один с самого начала знал, что Алексис – это я. И свою тайну этот болван хранил все двадцать пять лет.
За напускным спокойствием я угадывал ее ярость и гнев.
– Ахмеду нужны были деньги, чтобы вернуться к себе на родину, а мне хотелось заполучить информацию. Я дала ему пять тысяч евро, и он мне все выложил как на духу – рассказал про два трупа, замурованных в стене спортзала, про ту ужасную декабрьскую ночь 92-го, когда в Сент-Экзе пролилась кровь, и про то, что ваша компания останется безнаказанной.
– Но мало твердить себе одну и ту же историю, чтобы она стала правдой. В смерти Винки был только один виновный – вы. Однако виновник преступления вовсе не обязательно тот, в чьих руках было оружие, и вам это хорошо известно.
Лицо Алексис Девилль впервые скривилось от досады. И, словно внимая подспудному приказу своей богини, три пса приблизились ко мне и взяли меня в круг. В тот же миг у меня по спине прокатилась струя холодного пота. Я уже с трудом сдерживал ужас. Обычно мне всегда удавалось управлять своими страхами, увещевая и уговаривая себя, что все это штука иррациональная и дутая. Но в данном конкретном случае собаки были злобные и натасканные на людей. И все же, несмотря на страх, я продолжал:
– Я помню, какой вы были в то время. Помню обаяние и ауру, которые исходили от вас. Вами восхищались все ученики. И я – в первую очередь. Молодая тридцатилетняя учительница, восхитительная, прекрасная, уважающая учеников, умеющая оценивать их по достоинству. В первом классе подготовительного отделения все девчонки хотели походить на вас. Для них вы олицетворяли определенную свободу и независимость. А для меня – победу разума над серостью жизни. Были женским воплощением Жан-Кристофа Граффа и…
При упоминании бывшего моего учителя она разразилась недобрым смехом.
– Ах, бедняга Графф! Такой же болван, только в своем роде – образованный. Он тоже ни о чем не догадывался и несколько лет ухлестывал за мной. Он идеализировал меня так же, как вы Винку. Это свойственно таким мужчинам, как вы. Вы говорите, что любите женщин, а сами нас не знаете и даже не стараетесь узнать. Вы не слушаете нас и даже не стараетесь услышать. Мы для вас всего лишь предмет ваших романтических мечтаний!
В подтверждение своих слов она процитировала Стендаля – описанный им процесс кристаллизации любви: «Как только вы увлекаетесь женщиной, она уже кажется вам не такой, как на самом деле, а такой, какой вам хочется ее видеть».
Алексис Девилль думала выкрутиться с помощью мудрых рассуждений, но я ей не позволил. Она погубила Винку своей любовью, и мне хотелось, чтобы она в этом призналась.
– Вопреки тому, что вы говорите, я знал Винку. Во всяком случае, до того, как она встретила вас. И я не помню, чтобы она пила или глотала таблетки. Но вы сделали все, чтобы завладеть ее сознанием, и вам это удалось. Для вас Винка стала легкой добычей: ведь это была взбалмошная девица, только-только начинавшая постигать удовольствия и страсть.
– Выходит, это я развратила ее?
– Нет, я думаю, вы подсадили ее на наркотики и спиртное, потому что и то и другое затуманивало ее разум, а значит, позволяло ею легко управлять.
Оскалившись, псы потянулись ко мне и стали обнюхивать мои руки. Доберман уткнулся мордой мне в бедро, вынудив меня отступить к спинке дивана.
– Я толкнула ее в объятия вашего отца потому, что для нас это была единственная возможность иметь ребенка.
– Правда в том, что ребенка хотели только вы. Вы одна!
