– Она была вся издерганная. Я еще никогда не видел ее в таком состоянии.
В моем утомленном сознании прозвучал сигнал тревоги.
– И что она тебе поведала?
Мы остановились на перекрестке у «Ла-Сиесты». На самом долгом светофоре в мире…
– Она мне во всем призналась, Тома. Рассказала, что это она убила Винку и что твоя мать с Франсисом помогли ей скрыть следы преступления.
Теперь я понял, чем Пьянелли еще недавно был так озабочен: его поразили не только обстоятельства смерти моей матери, но и очередная история с убийством.
– Она сказала, что сталось с Клеманом?
– Нет, – признался он. – Это единственная деталь головоломки, которой мне недостает.
Включился зеленый свет. «Дачия» свернула на национальное шоссе и направилась в сторону Констанса. Я был вконец разбит. Мысли совсем затуманились. Казалось, что этот день никогда не закончится, что нагрянет огромная волна и все смоет. Слишком много разоблачений, трагедий, смертей и угроз, которые витали над дорогими мне людьми. И тут я сделал то, чего делать нельзя ни при каких условиях: дал слабину и нарушил двадцатипятилетний обет молчания, потому что уж очень хотел верить в человеческую природу, в то, что Пьянелли хороший человек и что нашу дружбу он ценит превыше своей профессии журналиста.
Я раскрыл ему все карты – рассказал про убийство Клемана и про то, что узнал сегодня. Когда мы подъехали к дому моих родителей, Пьянелли остановил машину возле ворот, но двигатель не выключил. Мы еще целых полчаса сидели в салоне его старенького кроссовера и разговаривали, стараясь разобраться во всей этой истории. Он терпеливо помог мне восстановить события, произошедшие чуть раньше, после полудня. Судя по всему, моя мать подслушала наш разговор с Максимом. Она, как и я, заметила, конечно, что рука, написавшая посвящение на книге, отличалась от почерка Алексиса Клемана, писавшего отзывы на мои школьные сочинения. Эта деталь и помогла ей установить личность убийцы Франсиса. Она назначила ему встречу на мысе Антиб, чтобы загнать его в ловушку и убить. Словом, ей удалось то, что у нас не получилось: разоблачить грозное чудовище, томимое неутолимой жаждой убийства.
И такая проницательность стоила ей жизни.
– Постарайся отдохнуть, – сказал Стефан, обняв меня на прощание. – Завтра я тебе позвоню, мы вместе поедем в больницу – узнаем, как там Максим.
Несмотря на его добрые слова, у меня не было сил ему ответить, и я молча захлопнул дверцу машины. Поскольку я остался без сигнального устройства, мне пришлось перелезать через ворота. Впрочем, в дом, как мне помнилось, можно было попасть и через подземный гараж, который мои родители никогда не запирали. Оказавшись в гостиной, я даже не удосужился включить свет. И так, в темноте, положил рюкзак и револьвер Франсиса на стол. Потом стянул с себя мокрую одежду и, точно лунатик, побрел через всю гостиную к дивану, на который рухнул как подкошенный. Я едва успел закутаться в шерстяной плед, как меня одолел сон.
Я ввязался в игру – и проигрался в пух и прах. Неудача сломила меня. Закончился худший день в моей жизни – к такому я был не готов. Утром, еще только ступив на Лазурный Берег, я предчувствовал угрозу, но мне и в голову не могло прийти, что мой враг окажется таким сильным и жестоким.
17. Сад ангелов
Вероятно, когда мы умрем, только смерть, пожалуй, даст нам ключ и возможность продолжить это неудачное приключение.
Ален-Фурнье
Воскресенье, 14 мая 2017 года
Когда я открыл глаза, в гостиной торжествовало послеполуденное солнце. Я проспал тринадцать часов кряду. Проспал беспробудным, глубоким сном, напрочь отключившим меня от мрачной действительности.
Меня разбудил звонок мобильного телефона. Я оказался нерасторопным и ответить не успел – прослушал только голосовое сообщение, оставленное мне на номер. Это был мой отец – он звонил по телефону адвоката, чтобы предупредить, что его отпустили и он возвращается домой. Я попробовал ему перезвонить, но у меня разрядился телефон. Чемодан мой остался в арендованной машине, а есть ли в доме зарядное устройство, которое подходило бы к моему телефону, я не знал и искать его не стал. Тогда я позвонил по стационарному телефону в УБЦ Антиба, но там не нашлось никого, кто мог бы просветить меня о состоянии Максима.
Я принял душ и нацепил шмотки, которые нашел в отцовском шкафу: рубашку от Шарве и вигоневую куртку. Выйдя из ванной, я выпил сразу три чашки эспрессо, глядя в окно на море, переливавшееся разными оттенками синевы. Мои старые вещи так и лежали на кухне, где я их оставил вчера. На табурете ровно стояла большая картонная коробка, на стойке из цельной древесины валялись мои школьные сочинения, дневники, микстейпы
[164], а рядом – поэтический сборник Цветаевой, который я открыл в очередной раз, чтобы перечитать дивное посвящение:
Винке.
Мне хочется быть душой бестелесной,
Чтобы не расставаться с тобой никогда.
Любить тебя – значит жить.
Алексис
Я пролистал книгу сначала мельком, потом более внимательно. Книга «Мой женский брат», вышедшая в издательстве «Меркюр-де-Франс», на поверку оказалась не поэтическим сборником. Это было небольшое сочинение в прозе, снабженное многочисленными пометками, сделанными рукой не то Винки, не то дарителя. Я остановился на одной из подчеркнутых фраз. «Это… единственная брешь в безупречной цельности, которую составляют две женщины, любящие друг друга. Невозможное заключается не в том, чтобы сопротивляться искушению перед мужчиной, а в том, чтобы бороться с потребностью иметь ребенка».
Эта фраза запала мне в душу: безупречная цельность, которую составляют две женщины, любящие друг друга. Я сел в кресло и стал читать дальше.
Две женщины, любящие друг друга… Эти прекрасные строки, написанные в начале тридцатых годов, выражали восхищение лесбийской любовью. Это был не манифест, а горестное размышление о том, что у двух женщин-любовниц чисто биологически нет возможности произвести на свет ребенка.
Только сейчас я понял то, что ускользнуло от меня с самого начала. И что все меняло.
Винка любила женщин. Во всяком случае, Винка любила одну женщину. Алексис. Во Франции это имя главным образом мужское, а в англосаксонских странах – женское. Догадка потрясла меня настолько, что я даже задумался, а не заведет ли она меня в очередной тупик.
Тут зазвонил домофон. Решив, что это отец, я нажал на кнопку дистанционного управления, открыл ворота и вышел на террасу его встречать. Но вместо Ришара столкнулся носом к носу с худощавым юношей с тонкими чертами лица и удивительно ясными глазами.
– Я Корентен Мерье, помощник месье Пьянелли, – отрекомендовался он, стянув с головы велошлем и тряхнув огненно-рыжей шевелюрой.
