Врачи, с которыми Оливье смог поговорить, были настроены весьма серьезно. Максим находился в коме. Давление у него было очень низкое, несмотря на то что с помощью инъекции норадреналина его удалось немного поднять. У него были черепно-мозговая травма плюс ушиб и гематома головного мозга. Мы было уселись в комнате ожидания, но медработники сказали, что наше присутствие ни к чему. Прогноз был довольно сдержанный, даже если бы компьютерная томография всего тела показала полное отсутствие каких-либо патологических изменений. В ближайшие трое суток – а они будут решающими – динамику его состояния, вероятно, удастся определить точнее. По недомолвкам врачей я понял, что жизнь Максима на волоске. Оливье отказался покидать больницу, но мне он настоятельно посоветовал поехать отдохнуть:
– Ты и впрямь неважно выглядишь, да и потом, понимаешь, будет лучше, если я останусь ждать один.
Я согласился, тем более что, если честно, мне совсем не улыбалось встречаться с полицией, которая должна была нагрянуть сюда, чтобы собрать свидетельские показания, и под проливным дождем направился прямиком на автостоянку возле больницы. Через несколько часов погода резко изменилась. Ветер стих, но небо оставалось хмурым – каким-то мутно-серым, временами его озаряли вспышки молнии и сотрясали раскаты грома.
Я укрылся в «Мерседесе» и проверил мобильный телефон. Никаких известий – ни от Фанни, ни от отца. Я попробовал до них дозвониться, но ни та, ни другой не отвечали, что, впрочем, было в духе Ришара. Он, наверное, благополучно нашел мать и угомонился, а все остальные пусть катятся к черту!
Я включил зажигание, но так и остался стоять на парковке с работающим двигателем. Было холодно. У меня слипались глаза, в горле пересохло, голова все еще была под парами спиртного. Я редко когда чувствовал себя настолько обессиленным. Я не сомкнул глаз прошлой ночью в самолете, да и в позапрошлую практически не спал. И теперь расплачивался с лихвой за сдвиг по времени, лишнюю водку и нервное напряжение. Мне никак не удавалось собраться с мыслями – они разбегались в разные стороны. И под барабанную дробь дождя я упал головой на руль.
Нам надо поговорить, Тома. Я кое-что откопал. Дело очень серьезное… Последние слова Максима постоянно звучали у меня в ушах. Что такого срочного он хотел мне сообщить? Какого такого серьезного он откопал? Будущее было покрыто мраком. В своем расследовании я не продвинулся ни на шаг и уже смирился с тем, что уже никогда не встречусь с Винкой.
Алексис, Винка, Франсис, Максим… Список жертв все увеличивался. Я должен поставить в этом деле точку – но как? Вдыхая запах салона, я перенесся в детство. Это был запах духов, которыми когда-то пользовалась моя мать – «Жики де Герлен». Таинственный одуряющий аромат, в котором смешались благоухания Прованса – лаванды, цитрусовых и розмарина – и более глубокие, устойчивые запахи кожи и лука-скороды. Какое-то время я старался распознать оттенки аромата. И все снова и снова напоминало мне о матери…
Я включил потолочный светильник. Простой вопрос: сколько стоила такая тачка? Может, сто пятьдесят тысяч евро. Где мать взяла деньги на такую машину? У моих предков довольно приличная пенсия и прекрасный дом, который они купили в конце 70-х, когда недвижимость на Лазурном Берегу была еще по карману среднему классу. Но эта машина не подходила ей никаким боком. Меня вдруг осенило: Аннабель одолжила мне свой «Родстер» не случайно. У нее был какой-то умысел. Я постарался припомнить все, что произошло между нами сегодня днем. Аннабель поставила меня перед свершившимся фактом. И не оставила мне другого выбора, кроме как взять ее собственную машину. Но зачем?
Я осмотрел связку ключей. И, помимо ключа от машины, узнал ключ от дома, ключ, подлиннее, от почтового ящика и еще один, большой, с головкой в черной резиновой оболочке. Три увесистых ключа на роскошном брелоке: овальная штуковина из тисненой кожи с двумя хромированными накладками в виде инициалов: буква «А», переплетенная с буквой «П». Если «А» значит Аннабель, то что означает «П»?
Я включил GPS и пробежал глазами отмеченные там адреса, но ничего подозрительного не обнаружил. Я нажал на первый пункт – дом, – и, хотя больница располагалась менее чем в паре километров от района Констанс, GPS выдал расстояние двадцать километров, проложив сложный маршрут, который вел берегом моря в сторону Ниццы.
В недоумении я снял машину с ручного тормоза и выехал с автостоянки, гадая, что это за неведомое место, которое мать считала своим домом.
2
Невзирая на глухую ночь и дождь, движение на дороге было довольно оживленное. Навигатор привел меня к месту назначения меньше чем за двадцать минут: это был тихий особняк, стоявший на полпути между Кань-сюр-мер и Сен-Поль-де-Вансом. Аврелия-Парк, где помещалась холостяцкая берлога Франсиса. Где его убили. Я остановился в нише метрах в тридцати от внушительных размеров решетки из кованого железа, преграждавшей въезд. После прошлогодней волны ограблений меры безопасности здесь всюду были значительно усилены. На посту охраны нес дежурство сторож с выправкой часового.
Мимо меня проехала «Мазерати», направившаяся прямиком к въездным воротам. Похоже, здесь было два въезда. Тот, что слева, предназначался для гостей, которые должны были сигналить охраннику, а хозяева въезжали через тот, что располагался справа. Датчик сканировал номерной знак машины и автоматически открывал решетку. Я не стал глушить двигатель и какое-то время сидел, размышляя. Инициалы «А» и «П» соответствовали Аврелия-Парку, району, одним из застройщиков которого был Франсис. И тут я вспомнил. Аврелия – это было второе имя моей матери. И оно, кстати сказать, нравилось ей больше, чем Аннабель. Вслед за тем я вспомнил еще кое-что: ведь это Франсис подарил матери «Родстер».
Неужели моя мать и Франсис были любовниками? Такое предположение еще никогда не приходило мне в голову, но сейчас я не видел в этом ничего странного. Включив указатель поворота, я съехал на дорожку, предназначенную для хозяев дома. Дождь поливал вовсю, и охранник вряд ли мог разглядеть мое лицо. Датчик просканировал номерной знак «Мерседеса», и ворота открылись. Если этот знак числится в списке охранника, значит, моя мать частенько бывала в этом доме.
Я медленно ехал по асфальтированной дорожке, уходившей в глубь сосново-оливковой рощи. Аврелия-Парк был построен в конце 80-х и прославился благодаря тому, что застройщики восстановили здесь громадный средиземноморский парк с редкими, экзотическими породами деревьев. Их смелая выходка, наделавшая много шуму, впрочем, не ограничивалась только этим: через парковую зону предполагалось, кроме того, пустить искусственную реку.
Здесь насчитывалось всего лишь три десятка домов, далеко отстоявших друг от друга. Помнится, я как-то прочел в «Обсерватере», что у Франсиса был дом под номером 27, располагавшийся в самой верхней части парковой зоны, среди густой растительности. В темноте я различал тени пальм и высоких магнолий. У кованых ворот, возвышавшихся над кипарисовой изгородью, я остановил машину.
Подойдя к воротам, я услышал щелчок – и они открылись передо мной. Я смекнул, что у меня имеется умная отмычка, открывавшая мне электронный доступ в дом. Ступив на вымощенную камнями дорожку, я, к своему удивлению, услышал шум воды. Это было не отдаленное журчание – казалось, что у самых моих ног бурлит река. Я нажал на кнопку наружного выключателя – в саду и на различных террасах одновременно вспыхнул свет. Лишь обойдя владение кругом, я все понял. Подобно «Дому над водопадом», шедевру Фрэнка Ллойда Райта
[160], дом Франсиса стоял прямо над водным потоком.
