– Ладно, благодарю.
Я уже был в другом конце коридора, когда София любезно осведомилась издали:
– А когда ждать ваш следующий роман?
Я сделал вид, что не расслышал, и зашел в лифт. Обычно такой вопрос меня забавлял: таким образом читатели мне как будто подмигивали. Но, когда двери кабины лифта закрылись, я понял, что следующего романа не будет. В понедельник обнаружат труп Алексиса Клемана, и меня посадят лет на пятнадцать-двадцать. Вместе со свободой я лишусь единственной вещи, благодаря которой чувствую, что живу. Чтобы прогнать эти пагубные мысли, я машинально заглянул в телефон. Был пропущенный вызов от моего отца – раньше он мне никогда не звонил – и эсэмэска от Полины Делатур, которая каким-то загадочным образом заполучила мой номер: «Сожалею, что так вышло. Не знаю, что на меня нашло. Иногда я веду себя как дура. PS. Придумала название для книги про Винку, которую вы когда-нибудь напишете: «Девушка и ночь».
2
Я сел в машину и отправился в деревню Био. Мне было трудно следить за дорогой – перед глазами все время маячила фотография, на которую я наткнулся в лицейской газете. В рыжем парике Фанни – на самом деле она была блондинка – поразительно напоминала Винку. И не только цветом волос, но и формами, выражением лица, посадкой головы. Подобное сходство напомнило мне о том, что моя мать, как руководительница театрального кружка, предлагала своим подопечным разыгрывать этюды-импровизации. Живые житейские сценки, которые очень нравились юным актерам. По ходу таких импровизаций актерам предстояло поочередно перевоплощаться в разных персонажей, встречающихся на улице, автобусной остановке или в музее. Это называлось игрой в хамелеона, и Фанни такие перевоплощения удавались как никому другому.
И тут мне в голову пришла догадка. А что, если Фанни с Винкой поменялись местами? Что, если в то злополучное воскресное утро в парижский поезд села Фанни? Это могло показаться хоть и странным, но вполне возможным. Мне вспомнились свидетельские показания, собранные всеми теми, кто был так или иначе причастен к следственным действиям. Что на самом деле говорили лицейский охранник, работники дорожной службы, пассажиры парижского скорого и ночной дежурный в гостинице? Что они видели рыжую девушку… рыжеволосую красотку… светлоглазую девицу с волосами цвета ржавчины. Подобные описания, уж больно расплывчатые, плохо увязывались с моим предположением. И тем не менее не исключено, что я наконец-то вышел на след, который искал все эти годы! А значит, теоретически Винка могла быть жива. Всю дорогу я прокручивал в голове этот сценарий, силясь придать ему реальность. По какой-то неведомой мне причине Фанни покрывала бегство Винки. Все искали Винку в Париже, а она, вполне вероятно, даже не садилась в тот поезд.
К деревне Био я подъехал в то самое время, когда солнце отбрасывало на землю последние свои лучи. На общественной автостоянке яблоку негде было упасть. Вытянувшись длинной двойной вереницей, автомобили с включенными аварийками дожидались, когда с парковки кто-нибудь уедет. Дважды объехав деревню кругом в поисках места, где бы приткнуться, я решительно свернул на дорогу Башетт, что вела в небольшую долину Комб. И в конце концов нашел свободное место в восьмистах метрах ниже, у теннисных кортов. В результате возвращаться пришлось пешком в гору – по двадцатиградусному склону, на котором подвернуть ногу и заработать одышку было раз плюнуть. Я уже почти взобрался на свою голгофу, как вдруг ожил мой телефон: снова звонил отец.
– Я что-то беспокоюсь, Тома. Твоя мать так и не вернулась. Странное дело. Она поехала кое-что прикупить, и только.
– Надеюсь, ты ей звонил?
– Конечно, но она забыла свой телефон дома. Что тут поделаешь?
– Ума не приложу, папа. Может, ты зря бьешь тревогу?
Его реакция меня удивила, тем более что мать вечно где-то пропадала, разъезжая по всей округе. В начале нулевых она вступила в неправительственную организацию, занимавшуюся вопросами школьного обучения девочек в Африке, и часто подолгу отсутствовала, однако раньше отца это нисколько не тревожило.
– Нет, – ответил Ришар. – Мы ждем гостей, и она никогда не оставляла их вот так, на меня!
У меня в голове не укладывалось. Ришар был недоволен тем, что его жены нет дома и что теперь некому заниматься домашним хозяйством!
– Если ты действительно не находишь себе места, обзвони больницы.
– Ладно, – буркнул он.
Я отключил телефон и наконец добрался до пешеходной зоны. Деревня выглядела гораздо живописнее, чем раньше, какой я ее помнил. Если в чем и сохранились очевидные следы былого величия тамплиеров, то разве что в архитектуре, которую привнесли в здешние края обитатели Северной Италии. В это время дня фасады домов цвета потемневшей охры согревали теплом мощеные деревенские улочки, создавая впечатление, что бродишь где-нибудь по Савоне или Генуе.
Вдоль главной улицы тянулись ряды лавчонок, предлагавшие извечные провансальские товары (мыло, отдушки, вещицы кустарного производства из оливкового дерева), а также предметы искусства, включая работы местных стеклодувов, живописцев и скульпторов. Перед террасой винного бара какая-то девица, задорно перебирая гитарные струны, изгалялась над репертуаром Cranberries
[147], а зеваки вокруг отбивали ритм, хлопая в ладоши и прибавляя веселья этому вечеру, едва вступившему в свои права.
Однако у меня с Био были связаны совершенно особые воспоминания. В шестом классе я написал первое сочинение о школьной жизни и местной истории, которая всегда интересовала меня, как ничто другое. В конце XIX века на одной из улиц деревни без всяких видимых причин обрушилось огромное строение. Трагедия случилась вечером, когда жители дома собрались за праздничным столом, чтобы отметить первое причастие чьего-то ребенка. В считанные мгновения несчастные оказались погребенными заживо под завалом. Спасатели извлекли из-под обломков три десятка мертвых тел. Местные надолго запомнили эту трагедию – даже через сто с лишним лет никто не решался заново отстроить тот дом заново. Это место так и пустовало, а в наши дни его стали называть площадью Катастрофы.
Добравшись до площади Аркад, я, к вящему своему удивлению, обнаружил, что за двадцать пять лет она ничуть не изменилась. В длину площадь простиралась до церкви Святой Марии Магдалины, обрамленной двумя сводчатыми галереями, над которыми возвышались небольшие, трех-четырехэтажные живописные строения.
Мне не понадобилось много времени, чтобы найти Тьерри Сенека. Он сидел за столиком в кафе «Аркад» и сам приветственно помахал мне, как будто ждал меня, а не Фанни. Коротко стриженные темные волосы, прямой нос, аккуратно подстриженная испанская бородка – Сенека не очень-то изменился. Одет он был по моде: джинсы, тенниска, наброшенный на плечи джемпер. Он как будто только что сошел с палубы яхты и напомнил мне типа со старых рекламных проспектов «Себаго»
[148] или с избирательных плакатов времен моей юности, на которых кандидаты от ОПР
[149] стараются выдать себя за эдаких бесстрастных симпатяг. Впрочем, результат обычно не оправдывал первоначальные ожидания.
