* * *
Это было несколько лет назад. В 2010 году, между Рождеством и первым днем нового года, Нью-Йорк сковал невиданный прежде буран. Закрылись аэропорты, отменились все рейсы – Манхэттен целых три дня прозябал под снежно-ледяной шапкой. 28 декабря светопреставление закончилось – над городом весь день ослепительно сияло солнце. Около полудня я вышел из дома и пошел прогуляться в сторону Вашингтон-сквер. Прямо за входом в парк, на аллее, где обретались шахматисты, я не удержался и решил сыграть партию с Сергеем, стариком русским, с которым мне уже не раз доводилось схватываться. В партиях по двадцать долларов старик всегда обыгрывал меня подчистую. И вот, настроенный взять реванш, я подсел к нему за каменный столик.
Отлично помню, как все было. Я собирался сделать любопытный ход: взять слона противника своим конем. Я оторвал фигурку от доски, одновременно подняв глаза. И тут сердце у меня будто пронзило острой иглой. В конце аллеи, метрах в пятнадцати, я заметил Винку.
Она сидела на скамейке, глубоко погруженная в книгу, положив нога на ногу, с бумажным стаканчиком в руке. Само очарование. Вся сияющая, цветущая, не то что в лицее. На ней были светлые джинсы, замшевая куртка горчичного цвета и пышный шарф. Хотя ее голова была покрыта шапочкой, я догадался, что волосы у нее стали короче и утратили сверкающую рыжину. Я протер глаза. Она держала в руках мою книгу. В тот самый миг, когда я уже открыл рот, собираясь ее позвать, она подняла голову. Наши глаза на мгновение встретились и…
– Эй, так ты пошел или нет? – окликнул меня Сергей.
Я потерял Винку из вида всего-то на несколько секунд, но в это самое время в парк ввалилась группа китайских туристов. Я вскочил и кинулся сквозь толпу китайцев к Винке, а когда подбежал к скамейке, на которой она сидела, ее уже и след простыл.
* * *
Мог ли я поручиться, что мне это не привиделось? Согласен, видение было мимолетным. Я боялся, как бы та картина не стерлась из моей памяти, и восстанавливал ее в уме снова и снова, чтобы закрепить навсегда. Тот образ утешал меня, и я всеми силами старался удержать его в памяти, потому что понимал, что уж слишком он зыбок. Это воспоминание, все целиком, представляло собой некое воспроизведенное фантастическое видение, слишком прекрасное, чтобы быть явью.
Прошли годы, и я в конце концов начал сомневаться в его достоверности. Разумеется, в чем-то я был совершенно убежден. И сегодня тот случай обрел для меня особый смысл. Я вспоминал слова Клода Анжевена, бывшего главного редактора «Нис-Матен»: «Все было не так, как изложено в следственном деле… Короче говоря, следствие шло по неверному пути… С самого начала от нас ускользнуло главное…»
Анжевен был прав, и все же ход вещей менялся, правда мало-помалу всплывала на поверхность. Может, убийца действительно гнался за мной по пятам, но мне уже было не страшно, потому что именно он должен был вывести меня на Винку. Убийца был моим шансом…
Но в одиночку мне было его не одолеть. Чтобы разгадать тайну исчезновения Винки, мне нужно было вновь погрузиться в свои воспоминания и проведать паренька, не такого, как все мальчишки, каким я был, когда готовился к экзаменам на степень бакалавра, а потом учился в выпускном классе. То есть добропорядочного, смелого, чистосердечного, не лишенного обходительности юношу. Я понимал – оживить его мне не удастся, хотя он всегда был где-то рядом и никуда не исчезал. Я носил его в себе даже в самые мрачные времена. Улыбка, речь, благоразумие, нет-нет да и проявлявшиеся у меня, напоминали, каким я когда-то был.
Теперь я знал точно: только ему одному под силу докопаться до правды. Потому что, занимаясь поисками Винки, я, что важнее, доискивался до самого себя.
11. За ее улыбкой
В фотографии не бывает неточностей. Все фотографии точны. И ни одна из них не отражает истину.
1
Ив Даланегра жил в большом имении на самой вершине холма Био. Прежде чем нагрянуть к нему, я позвонил по телефону, который дал мне Клод Анжевен. Первая удача: шесть месяцев в году Даланегра проживал в Лос-Анджелесе, а в настоящее время обретался на Лазурном Берегу. Вторая удача: он меня узнал, потому что Флоранс и Оливия, две его взрослые дочери, с которыми я учился в лицее и которых, я хотя и помнил смутно, но все же не забыл, читали мои романы и были моими поклонницами. Недолго думая, он предложил мне встретиться у него в доме-студии, располагавшемся на дороге Виньяс.
Ждите сюрприза, предупреждал меня Анжевен. Уточнив адрес Даланегра в интернете, почерпнув сведения о нем из Википедии и разных онлайновых публикаций, я понял, что он стал настоящей звездой на поприще фотографии. Его биография была столь же удивительна, сколь и необычна. До сорока пяти лет Даланегра вел жизнь добропорядочного отца семейства. Как специалист по управленческому учету, он работал в небольшой ниццской компании и два десятка лет был женат на одной женщине – Катрин, от которой у него было двое детей. Но в 1995 году, после смерти матери, у него в голове что-то щелкнуло, и жизнь его круто изменилась. Даланегра развелся, бросил работу, переехал в Нью-Йорк и там полностью отдался своей страсти – фотографии.
Через несколько лет в интервью газете «Либерасьон», на последней полосе, Даланегра, наконец смирившись с собой, признался, что он гомосексуал. На фотографиях, сделавших его знаменитым, была запечатлена обнаженная натура, явно стилизованная в духе Ирвина Пенна
[123] и Хельмута Ньютона
[124]. Потом, со временем, его работы стали более индивидуальными. В дальнейшем он снимал только тела, которые не вписывались в общепризнанные представления о красоте: толстух и карликов, моделей с обгорелой кожей, калек и больных после химиотерапии. Словом, людей с необычной внешностью, которых он старался идеализировать. Поначалу я воспринял его работы весьма скептически, но потом проникся силой их воздействия: определенно, это был не вздор и не бред сумасшедшего. Он был скорее последователем художников фламандской школы, нежели сторонником политически корректной общественной кампании, ратующей за многообразие телесных форм. Его работы, в высшей степени утонченные, затейливые, включая постановку света, походили на классические полотна, которые переносят вас в мир, где красота идет рука об руку с наслаждением, сладострастием и весельем.
Я медленно катил по дорожке, тянувшейся вверх меж оливковых деревьев и низеньких стенок сухой кладки. На каждой возвышенности начиналась дорожка поуже, которая вела к тому или иному застроенному участку: к стареньким деревенским домам, пережившим реконструкцию, к более современным жилищам и виллам в провансальском стиле, возведенным в 70-е. За зигзагообразным поворотом узловатые, покрытые трепещущей листвой оливковые деревья закончились, уступив место некоему подобию пальмовой рощи. Просто невероятно: казалось, что прямо из Прованса ты вдруг перенесся в какой-нибудь уголок Марракеша. Ив Даланегра дал мне код замка калитки. Я остановил машину перед конструкцией из кованой стали и дальше двинулся пешком по обсаженной пальмами дорожке, что вела к самому дому.
