4
– Папа, Папа!
Крики отрывают меня от воспоминаний. К нам с другого конца лужайки бежали Эмма с Луизой, а следом за ними шла моя мать. Я инстинктивно захлопнул папку со всеми хранившимися в ней ужасами. Девчушки бросились на шею своему отцу, а мать сообщила нам:
– Перепоручаю вам малюток. А сама поеду на Фруктовый рынок – куплю еще абрикосов.
Она помахала передо мной ключами от моего «Мини-Купера», которые я по приезде оставил в бардачке.
– Я беру твою машину, Тома. Мою заблокировал Максим своим «Ситроеном».
– Погодите, Аннабель, я сейчас его отгоню.
– Нет-нет, мне потом надо будет заехать в торговый центр, а я уже опаздываю. – И, глядя на меня в упор, она добавила: – К тому же, Тома, так тебе не удастся улизнуть, как воришке, не отведав моего абрикосового пирога.
– Но я тоже должен скоро ехать. Машина и мне нужна!
– Возьмешь мою, ключ в замке зажигания.
Мать удалилась столь поспешно, что я даже не успел ничего возразить. Максим полез в свою сумку за игрушками для дочурок, и тут зазвонил мой телефон, лежавший на столе. Номер неизвестный. Я хоть и сомневался, но все же ответил. Звонил Клод Анжевен, бывший главный редактор «Нис-Матен» и наставник Стефана Пьянелли.
Он оказался славным малым, вот только трещал без умолку – поведал, что обосновался в Дору и минут пять расхваливал прелести этого района Португалии. Я вернул его к делу Винки Рокуэлл, пытаясь прощупать, как он относится к официальной версии.
– Она никуда не годится, но доказать это уже никто не сможет.
– Почему вы так считаете?
– Интуиция. Я всегда считал, что все было не так, как изложено в следственном деле: полицейские, журналисты и родственники заблуждались. Короче говоря, следствие шло по неверному пути.
– Как это?
– С самого начала от нас ускользнуло главное. Я говорю не о деталях, а о вещах более значительных. О том, чего никто не заметил и что завело поиски в тупик. Смекаешь, о чем я?
Он говорил расплывчато, но я все понял и был с ним согласен. Он продолжал:
– Стефан говорил, что ты ищешь того, кто сфотографировал ту танцующую пару?
– Да, так вы знаете?
– Claro que sei!
[121] Снимал один из родителей учащихся – Ив Даланегра.
Эта фамилия была мне знакома. Анжевен, однако, освежил мне память:
– Я провел собственное расследование. Это был отец Флоранс и Оливии Даланегра.
Я помнил Флоранс, впрочем, довольно смутно. Это была крупная спортивная девица, выше меня сантиметров на десять. Она училась в выпускном классе D, когда я готовился к экзаменам на степень бакалавра, но мы встречались с ней в спортзале и даже играли вместе в одной смешанной команде по гандболу. А вот ее отца я совсем не помнил.
– Он собственноручно передал нам эту фотографию в 1993 году, сразу после того, как мы опубликовали первый материал об исчезновении Винки Рокуэлл и Алексиса Клемана. Мы купили ее не колеблясь и потом еще не раз использовали.
– Фотографию редактировали у вас?
– Нет, во всяком случае, точно не скажу. По-моему, она была опубликована в том же виде, в каком ее отдал нам тот тип.
– А где сейчас живет Ив Даланегра, знаете?
– Угу, кое-какие данные я вам откопал. И готов переслать их на вашу почту – ждите сюрприза.
Я с благодарностью сообщил Анжевену свой электронный адрес, а он взял с меня слово, что я буду держать его в курсе дела.
– Значит, Винку Рокуэлл все еще никак не забудут, – сказал он мне на прощание.
Еще бы, папочка!
Пока я говорил по телефону, кофе, который приготовил мне Максим, успел остыть. Я встал, собираясь сварить нам еще по чашке. Проверив, чем занимаются его малышки, он подошел к кофемашине, возле которой я уже колдовал.
– Ты так мне и не сказал, зачем тебя вызывал комиссар Дебрюин.
– Ему хотелось выяснить кое-какие детали, связанные со смертью моего отца.
– Хватит морочить мне голову. Что ты мог такое ему рассказать?
– В среду вечером поднялся сильный ветер, и на море разыгрался шторм. Волны выбросили на берег кучи водорослей и всякого хлама. А позавчера утром прибыли ребята из городской службы уборки и взялись приводить в порядок побережье. – Глядя вдаль, вернее, на своих детишек, он отпил кофе и продолжал: – На пляже Сали один муниципальный рабочий наткнулся на джутовый мешочек, его прибило штормом к берегу. Угадай, что в нем было?..
Я покачал головой, не зная, что сказать.
– В том мешочке лежали часы моего отца. Вся коллекция.
Я сразу смекнул, что к чему. Македонцы не имели никакого отношения к смерти Франсиса. Налет на его дом совершили не они. Убийца Франсиса ловко воспользовался волной грабежей, чтобы замаскировать убийство под очередной такой налет. И коллекцию часов он забрал для того, чтобы инсценировать кражу. А потом избавился от нее – должно быть, заметал следы, а может, боялся внезапного обыска.
Мы с Максимом обменялись взглядом, а потом оба посмотрели на его девочек. Меня будто окатило холодной водой. Теперь опасность можно было ждать откуда угодно. За нами неотступно следовал на редкость дерзкий противник – он и не думал нас шантажировать, как мне казалось раньше, или просто попугать.
Это был убийца.
Охотник, который вышел на тропу войны с одним желанием – мстить безо всякой пощады.
Не такой, как другие мальчишки
Я откинул верх машины и поехал за город. Кругом простирались пустоши и синее небо. Воздух был теплый, природа казалась безмятежной – в отличие от того, что творилось у меня на душе.
Если точно, меня переполняла тревога, а кроме того, я переживал сильнейшее возбуждение. Хотя я пока еще не смел себе признаться, меня снова окрылила надежда. В тот вечер я вдруг поверил – и жил этой верой уже несколько часов, – что Винка на самом деле жива и скоро отыщется. Жизнь моя сразу обретет прежние смысл и легкость, а нескончаемое чувство вины разом исчезнет, как не бывало.
Уже несколько часов я верил, что выиграю спор: я не только узнаю правду о деле Винки Рокуэлл, но и выйду из этого переплета довольный и счастливый. Да, я верил, что и впрямь смогу вызволить Винку из ее таинственной темницы, а она в свою очередь избавит меня от отчаяния, переполнявшего мою душу все эти годы, которые я считал безвозвратно пропавшими.
Поначалу я разыскивал Винку безустанно, а потом, спустя годы, стал ждать, когда она сама меня отыщет. Я жил надеждой, потому что у меня в рукаве была козырная карта, о чем было известно только мне одному. А еще я хранил воспоминание. Не какое-нибудь формальное доказательство, а глубокую убежденность. Веру в то, что суд присяжных может погубить чью-то жизнь, а может придать ей новый толчок.
