Рафаэль тут же мне перезвонил. По-французски он говорил с легким итальянским акцентом, который многим казался неотразимым.
– Ciao
[85], Тома! Я в Милане. Съемка для «Фенди»
[86]. Так что за красотку ты мне прислал?
– Это девушка, которую я любил давным-давно. Винка Рокуэлл.
– Помню-помню, ты рассказывал.
– Что скажешь про фотку?
– Ты снимал?
– Нет.
– Технически она несколько размыта, но фотограф сумел остановить мгновение. И это важнее всего. Решающее мгновение. Да будет тебе известно, Картье-Брессон
[87] говорил так: «Фотография должна в движении поймать выразительное равновесие». Так вот, твоему малому это удалось. Он уловил мимолетное мгновение и обратил его в вечность.
– Ты же всегда говоришь, что нет ничего более обманчивого, чем фотография.
– Так оно и есть! – воскликнул он. – Но одно другому не противоречит.
В трубке послышалась музыка. Потом я услышал голос женщины – она просила фотографа отключить телефон.
– Дело не ждет, – извинился он. – Перезвоню позже.
Я раскрыл книгу и стал ее листать. Пьянелли сумел заполучить полицейские отчеты и сопоставил большую часть свидетельских показаний, полученных следователями. Эту книжицу я читал, когда она только вышла, и за несколько лет, что жил в Париже, провел собственное расследование, опросив всех возможных свидетелей. Минут за двадцать я перечитал ее по диагонали. Воспоминания разных свидетелей, связанные воедино, сводились к одной истории, которую со временем признали как официальную версию: парочка выехала из Сент-Экза на «Альпине»; в парижском поезде была замечена «девушка с огненно-рыжими волосами» в сопровождении учителя, «на котором была бейсболка немецкого футбольного клуба с непроизносимым названием»; девица спрашивала в гостинице вишневую колу; на следующее утро видели, как парочка проходила по гостиничному коридору, а потом исчезла: «Сменив ночного дежурного, портье нашел ключи от их номера на стойке регистрации». В книге поднимались вопросы и обозначались темные места, но вместе с тем в ней не приводилось никаких убедительных фактов, позволяющих выдвинуть иную версию, которая заслуживала бы доверие. У меня перед журналистом было преимущество: Пьянелли лишь догадывался, что эта история лжива, а я знал это точно. Клеман был мертв, и в течение тех двух дней Винку сопровождал не он. Моя подруга сбежала с кем-то другим. С призраком, за которым я шел по пятам целых двадцать пять лет.
3
– А ты, как я погляжу, с головой ушел в душеспасительное чтение! – бросил Пьянелли, подсаживаясь ко мне.
Я оторвал голову от книги, все еще находясь под впечатлением от хитросплетений прошлого.
– Ты знал, что в библиотеке Сент-Экза твоя книга значится в черном списке?
Журналист подцепил из вазочки черную маслину.
– Угу, старая хрычовка Зели сказала! Но это не мешает пытливым читателям найти ее в Интернете и свободно распространить дальше!
– А как ты объяснишь повальное увлечение историей Винки среди нынешних лицеистов?
– Взгляни-ка на нее! – Он раскрыл навскидку вкладку с фотографиями в своей книге.
Я даже не опустил глаза. Мне не нужно было рассматривать эти снимки, чтобы безошибочно узнать среди них Винки: ее миндалевидные зеленые глаза, растрепанные волосы, надутые губки, шаловливое позерство, то целомудренное, то вызывающее.
– Винка сотворила себе довольно странный образ, – подытожил Пьянелли. – Она олицетворяла своеобразный французский шик, нечто среднее между Брижит Бардо и Летицией Каста
[88]. Но главное – она воплощала в некотором роде свободу. – Он налил себе стакан воды и следом за тем заключил: – Будь Винке сегодня лет двадцать, она была бы звездой с миллионом поклонников в «Инстаграме».
Хозяин ресторана принес нам мясо и порезал его у нас на глазах. Немного закусив, Пьянелли продолжал рассуждать дальше:
– Для нее все это, конечно, было слишком трудно. Я не говорю, что знал ее лучше тебя, но, честно признаться, за этим образом скрывалась юная простушка, нет?
Я ничего не ответил, и тогда он решил меня спровоцировать:
– Ты идеализируешь ее, потому что в девятнадцать лет она взяла и пропала. Но представь себе хоть на миг, что вы бы тогда поженились. И что было бы сегодня, знаешь? У вас было бы трое детей, она поправилась бы на двадцать кило, у нее обвисла бы грудь и…
– Заткнись, Стефан!
Я повысил голос. Он осекся, извинился, и в течение следующих пяти минут мы занимались тем, что усердно расправлялись с лопаткой ягненка и гарниром в виде салата. Первым молчание нарушил я.
– Знаешь, кто сделал эту фотографию? – спросил я, показав на обложку.
Пьянелли нахмурился, и тут вдруг лицо у него застыло, как будто я застал его врасплох.
– Что ж… – признался он, глянув в свою очередь на копирайт. – Думаю, она все еще хранится в архивах газеты.
– Можешь проверить?
Он достал из жилетного кармана мобильный телефон и набрал эсэмэску.
– Попробую связаться с Клодом Анжевеном, он тоже журналист и в 1992 году следил за ходом этого дела.
– Он по-прежнему работает в газете?
– Шутишь, ему уже семьдесят! Он живет себе поживает в Португалии. Кстати, а зачем тебе знать, кто сделал эту фотку?
Я ушел от ответа:
– Раз уж мы заговорили о фотографиях, я прочитал в твоей статье, что мальчишки, нашедшие сумку с сотней тысяч франков в ржавом шкафчике в раздевалке, все там сфотографировали и выложили фотки в социальных сетях.
– Угу, только полицейские все подчистили.
– Но ведь тебе удалось их заполучить…
– Тебя не проведешь.
– Можешь их мне прислать?
Он поискал снимки у себя в телефоне.
– А я думал, тебя это дело не интересует, – усмехнулся он.
– Ну конечно, интересует, Стефан.
– Какой у тебя электронный адрес?
Пока я диктовал ему мой адрес электронной почты, меня вдруг осенило. Если я собирался узнать, что сталось с Винкой и кто нам угрожает, у меня был только один выход – работать в связке с журналистом.
– А как насчет сотрудничества, Стефан?
– Ты это о чем, художник?
