Сегодня мой механический ручной шлагбаум заменили на автоматический. Я купил билет, отыскал свободное место возле конторы капитана порта и пошел прогуляться по набережным. За два десятка лет здесь много чего изменилось: подъезд полностью перестроили, проезжую часть, равно как и пешеходную зону, расширили. Хотя общий вид оставался прежним. Но лично для меня самой восхитительной панорамой побережья были морская синева на переднем плане, внушительная громада четырехугольного форта, громоздившегося за мачтовым лесом, и небо, накрывавшее лазурным куполом все-все, даже проглядывавшие вдалеке редкие горные вершины.
Дул мистраль, и я обожал эту пору. Здесь все напоминало мне прошлое, и я снова почувствовал узы, связывавшие меня с этими местами, которые я любил и был вынужден покинуть не по доброй воле. Впрочем, я не обольщался: нынешний Антиб мало походил на город моего детства, однако он был дорог мне так же, как Нью-Йорк, и это грело мне душу. Это был совершенно особенный город, лишенный мишуры других уголков на побережье. Это был город джаза, город американцев Потерянного поколения
[80], город, который я открыл Винке, город, который привечал самых любимых моих писателей как, пожалуй, никого другого. Сюда заходил на своей яхте «Милый друг» Мопассан; здесь, в отеле «Бель-Рив», после войны провели не одну ночь Скотт Фицджеральд с Зельдой
[81], а Пикассо, устроивший себе мастерскую в замке Гримальди, в двух шагах от квартиры Никола де Сталя, написал здесь самые выдающиеся свои полотна. Наконец, здесь же, в концертном зале отеля «Ла-Пинед» с неизменным постоянством выступал Кит Джарретт
[82], автор самых любимых моих саундтреков.
Я прошел через Морские ворота, служившие границей между портом и старым городом-крепостью. В эти весенние выходные было довольно оживленно, хотя наплыва туристов, размывающего сущностную природу города, пока не наблюдалось. На улице Обернон хоть и было людно, но толчеи не ощущалось. На бульваре Массена зеленщики, цветочники, сыровары мало-помалу сворачивали торговлю, но крытый рынок все еще пестрел тысячами красок. Там слышался местный говорок, там мир облагораживался симфонией запахов – черных маслин, засахаренных цитрусовых, мяты, сушеных томатов. На площади возле мэрии гуляли последнюю утреннюю свадьбу. Счастливые молодожены, осыпанные дождем из розовых лепестков, спускались по лестнице под ликующие возгласы. Я был далек от всей этой шумихи – о женитьбе и не помышлял, – но с удовольствием упивался этими заразительными криками радости и улыбками, озарявшими лица вокруг.
Я спустился по узкой улочке Сад, где в юности жил мой отец, к площади Насьональ и оттуда прошелся до «Микеланджело», одного из достопримечательных ресторанов города, который все местные называли «Мамо» – по имени его владельца. На террасе были свободные места. Я сел за незанятый столик и заказал здешний фирменный напиток: анисово-базиликовый лимонад.
2
У меня никогда не было своего кабинета. Еще когда я учился в подготовительном классе, мне нравилось заниматься в людных местах. На родительской кухне, в читальных залах библиотек или в кафе Латинского квартала. В Нью-Йорке я писал в кофейнях «Старбакс», гостиничных барах, ресторанах. Я полагал, что мне лучше думается в оживленных местах, где шумят, переливаясь, голоса и жизнь бьет ключом. Я положил книгу Стефана Пьянелли на стол и в ожидании аперитива стал просматривать эсэмэски в телефоне. Мне пришло одно недовольное сообщение от матери, не утруждавшей себя учтивыми оборотами: «Зели сообщила мне, что ты объявился на пятидесятилетии Сент-Экзюпери. Что это с тобой, Тома? Ты даже не предупредил меня, что прилетел во Францию. Приходи вечером на семейный обед. Мы позвали чету Пеллегрино. Они будут рады повидаться с тобой». «Перезвоню позже, мама», – коротко ответил ей я. Воспользовавшись айфоном, благо он был у меня под рукой, я загрузил в него приложение «Нис-Матен» и скачал номера газеты за 9 и 15 апреля.
Просматривая их, я вскоре наткнулся на то, что искал: статью за подписью Стефана Пьянелли, в которой тот описывал, как лицеисты нашли сумку с деньгами в бесхозном шкафчике для одежды. Впрочем, ничего существенно нового из его статьи я не узнал. Меня особенно огорчило, что к ней не прилагалось ни одной фотографии той спортивной сумки. Они напечатали лишь аэрофотоснимок кампуса, а также фотографию проржавевшей насквозь раздевалки, хотя при этом уточнили, что «некоторые ученики распространяли собственные фотографии в соцсетях, пока полицейские не заставили их все удалить, иначе это могло помешать ходу расследования».
Я задумался. Следы наверняка где-то остались, но из меня был плохой следопыт, и найти их быстро я вряд ли бы смог. Антибское отделение «Нис-Матен» находилось в двух шагах – на площади Насьональ, рядом с автовокзалом. После недолгого колебания я решил позвонить самому журналисту.
– Привет, Стефан, это Тома.
– Тебе что, без меня уже не обойтись?
– Я сижу в «Мамо». Если ты где-то неподалеку, милости прошу разделить со мной лопатку ягненка.
– Валяй заказывай! Сейчас вот допишу статейку и прямиком к тебе.
– Про что пишешь?
– О досуговом Салоне для пенсионеров, он только что закончился. Я вряд ли получу за это премию Альбера Лондра
[83], а потому уступаю ее тебе.
Ожидая Пьянелли, я взял его книжку и, как обычно, когда она оказывалась у меня в руках, впился взглядом в обложку. Винка с Алексисом Клеманом на танцплощадке. Фотоснимок был сделан на предновогоднем балу – в середине декабря, за неделю до убийства преподавателя и исчезновения Винки. Эта фотография всегда причиняла мне боль. Винка, живое воплощение цветущей юности и красоты, не сводила глаз с Клемана. Ее взгляд был полон любви, восхищения и желания нравиться. Они танцевали твист, и фотограф запечатлел их на веки вечные в грациозной, чувственной позе. Это напоминало сцену из «Бриолина»
[84], по-новому отображенную Робером Дуано.
Кстати говоря, а кто сделал эту фотографию? Раньше это меня никогда не интересовало. Какой-нибудь ученик? Или учитель? В конце книги я поискал имя владельца фотоснимка, но нашел только упоминание о том, что «все права принадлежат «Нис-Матен». Я сфотографировал обложку на мобильный и отправил снимок Рафаэлю Бартолетти. Рафаэль был модным фотографом нарасхват, и мы с ним жили в Трайбеке на одной улице. Но, главное, это был настоящий мастер своего дела. Он обладал высокохудожественным воображением, цепким глазом и, что немаловажно, умел глядеть в корень вещей. Уже много лет именно он делал все мои рекламные фотографии, равно как и мои снимки для обложек. Мне нравились его работы: ему всякий раз удавалось найти во мне искру, которая, определенно, когда-то давно теплилась во мне, а потом погасла. Делая мои фотопортреты, он старался выставить меня в лучшем свете – скорее жизнерадостным, чем грустным. Словом, таким, каким я вполне мог бы быть, если бы вел более спокойный образ жизни.
