– И Франсис тоже попался им под руку?
– Да. На Рождество. Хотя дома у него всегда было оружие, воспользоваться им он не успел. Налетчики мигом скрутили его и стали избивать. Он умер от сердечного приступа – не вынес пыток.
Грабежи. Одна из напастей Лазурного Берега – результат облицовки бетоном побережья, бесконечных заторов на дорогах и перенаселенности из-за неизбывного притока туристов…
– Тех, кто это сделал, арестовали?
– Угу, это была банда македонцев. Причем хорошо организованная. Кое-кого из них полицейские схватили – то ли двоих, то ли троих, и теперь они сидят за решеткой.
Я облокотился на парапет. С полукруглой ископаемой террасы открывался захватывающий вид на озеро.
– Кроме Франсиса, кто еще знает про убийство Клемана?
– Ты да я, и все, – заверил меня Максим. – А моего отца ты знаешь: он не из болтливых…
– А твой благоверный?
Он покачал головой.
– Черт, даже представить себе не могу, чтобы он узнал такое от меня. Жизнью клянусь, я никогда и ни с кем не говорил на эту тему.
– Но ведь был еще Ахмед Газуани, начальник стройплощадки.
Максим выразил сомнение:
– Он нем как рыба. Да и потом, какой ему интерес болтать про убийство, если он был его соучастником?
– Он еще жив?
– Нет. В старости у него нашли рак, и он вернулся умирать в Бизерту.
Я надел темные очки. Время близилось к полудню. Солнце, стоявшее высоко в небе, заливало Орлиное гнездо слепящим светом. Здесь, на простом деревянном балкончике, было хоть и небезопасно, зато очень красиво. Учащимся доступ сюда был заказан раз и навсегда, но, будучи сынком директора, я нарушал запреты – и теперь сохранил волшебные воспоминания о том, как вечерами мы с Винкой курили здесь, потягивая «Мандаринелло»
[57] и любуясь отражавшейся в озере луной.
– Тип, который посылает нам письма, как пить дать все про нас знает! – со злостью проговорил Максим. – Он затянулся последний раз, докурив сигарету до фильтра. – А у этого Алексиса Клемана была родня?
Генеалогическое древо несчастного учителя я знал назубок:
– Клеман был единственным сыном своих родителей, на ту пору уже стареньких. Они, наверное, тоже отдали богу душу. Во всяком случае, угроза исходит не от них.
– Тогда от кого? От Стефана Пьянелли? Он уже несколько месяцев ходит за мной по пятам. Все следит и вынюхивает, с тех пор как я ввязался в избирательную кампанию Макрона. Копается в старых делах моего отца. К тому же он написал книжку про Винку, помнишь?
Возможно, я был наивен, но мне не верилось, что Стефан Пьянелли мог зайти так далеко, чтобы заставить нас открыться.
– Он, конечно, проныра, – согласился я. – Только мне трудно представить себе, что он способен строчить анонимки. Если б он нас в чем заподозрил, то сказал бы нам прямо в лоб. Меня другое беспокоит: он говорил про деньги, которые обнаружили в старом шкафчике для одежды.
– Ты это о чем?
Максим ничего об этом не знал, и я вкратце все ему рассказал: про то, как во время наводнения нашли сотню тысяч франков в спортивной сумке, а на ней обнаружили две пары отпечатков пальцев, при том что одни «пальчики» принадлежали Винке.
– Все дело в том, что деньги нашли в шкафчике, который тогда был моим.
Максим в легком недоумении нахмурился. И я принялся объяснять подробнее:
– До того, как моих предков назначили в Сент-Экз, я выпросил себе комнату и жил в ней все время, пока учился во втором классе.
– Помню-помню.
– Когда же родители получили назначение и служебное жилье, они попросили меня уступить ту самую комнату какому-нибудь другому ученику.
– И ты уступил?
– Да, только при условии, что этот малый никогда не будет пользоваться моим шкафчиком и не станет просить у меня ключ от него. Так что я оставил ключ у себя, хотя сам им почти не пользовался, и вот однажды, за несколько недель до своего исчезновения, Винка попросила у меня тот самый ключ.
– И не сказала, что собирается припрятать там денежки?
– Ну конечно! Эта история со шкафчиком совсем выпала у меня из головы. Я ничего не заподозрил, даже когда Винка пропала.
– И все же уму непостижимо, почему следы девчонки так и не нашли.
2
Опираясь на низенькую стенку сухой кладки, Максим вышел на солнце, приблизился ко мне и принялся изливать на меня заслуженные упреки, которых я ждал от него с самого утра.
– Никто на самом деле даже не знал, кто такая эта Винка.
– Да нет, все знали ее как раз очень хорошо. Она же была нашей подругой.
– Ее-то знали, а вот про нее саму ничего не знали, – не унимался он.
– Что конкретно ты имеешь в виду?
– Все говорит о том, что она была любовницей Алексиса Клемана: письма, которые ты нашел, фотографии, на которых они вдвоем… Помнишь фотку с предновогоднего бала, где она с него глаз не сводит?
– Ну и что?
– Что? Тогда почему спустя несколько дней она заявила, что этот тип ее изнасиловал?
– Думаешь, я тебе соврал?
– Нет, но…
– К чему ты клонишь?
– А что, если Винка жива? И что, если это она посылала нам те письма?
– Я думал об этом, – согласился я. – Но зачем ей все это?
– Чтобы отомстить. Потому что мы убили ее любовника.
Тут я вспылил:
– Черт возьми, Максим, она же боялась его! Клянусь тебе! Она сама мне это сказала: Это все Алексис… меня заставили. Я не хотела с ним спать.
– Она могла наговорить все что угодно. Ее тогда частенько видели под кайфом. Она глотала «кислоту» и всякое прочее дерьмо, что попадалось под руку.
Я пресек спор:
– Нет, она мне это даже повторила. Тот малый был насильник.
Максим изменился в лице. Какое-то время он рассеянно смотрел на озеро, потом снова перевел взгляд на меня.
– Ты же говорил, что она была тогда беременна?
– Да, именно так она мне и сказала, и это были не пустые слова.
– Если это так и если она родила, ее ребенку сегодня должно быть двадцать пять лет. Значит, у ее сына или дочери вполне могло возникнуть желание отомстить за своего отца.
Это предположение я сразу отбросил. Такое, впрочем, было возможно, хотя в самой идее, как мне показалось, было больше романтики, чем здравого смысла. Подобный поворот годился больше для детективного романа, о чем я так прямо и сказал Максиму, но нисколько его не убедил. Вслед за тем я решил переключиться на другую тему, которая, как мне казалось, была поважнее, если иметь в виду ближайшие несколько часов.
