Следовательно, припадки являются знаком демонического присутствия, а это верное указание на ведьму. «Молот ведьм» появился очень вовремя: незадолго до написания трактата как раз изобрели печатный станок, так что книга была пущена в массовое производство. По словам историка Джеффри Рассела, «печатный станок мгновенно поднял вал истерии вокруг ведьм, и это стало первым свидетельством того, что Гутенберг не освободил человека от первородного греха». Книгу читали везде и повсюду, в течение следующего столетия она была переиздана более 30 раз. По разным оценкам, после выхода книги от 100 000 до 1 000 000 людей были изловлены, подвергнуты пыткам и казнены как ведьмы
[491]
{934}.
Меня не слишком заботят Крамер и Шпренгер. Я предполагаю, что они были садистами и чудовищами, но, наверное, я слишком впечатлился персонажами книг «Имя розы» и «Код да Винчи», подобными этим двоим. Но, возможно, они просто рассудили, что с этой книгой сделают карьеру. А может, писали от чистого сердца.
Но зато я могу ясно вообразить какой-нибудь вечер в конце XV столетия… Церковный инквизитор приходит с работы домой усталый, вымотанный. Его встречает ласковая жена, осторожненько предлагает поделиться наболевшим, и он рассказывает: «Все как обычно, дорогая, день как день – судили ведьм, только вот одно дело, оно пробрало меня до печенок. Там женщина была, и против нее свидетельствовало всё: она падала, билась в припадке и скрежетала зубами – ведьма, без всяких сомнений. И мне ее ни чуточки не жаль, нечего было открывать душу дьяволу. Но у нее такие чудные ребятишки – да ты их, должно быть, видела; они так сокрушались, когда уводили их мать. Да и муж просто обезумел от горя. И так было тяжело смотреть на их страдания. Но дело есть дело – мы ее, конечно, сожгли». Через тысячи костров, через потоки крови и через столетия мы, дети западной культуры, узнали достаточно, чтобы сказать: «Это не она, это ее болезнь»
[492].
Мы делаем лишь первые нетвердые шаги к пониманию поведения, и они настолько далеки от цели, что даже самый умный и знающий человек вынужден заполнять зияющую брешь гомункулусом. Но тем не менее даже наиболее стойким адептам свободы воли приходится согласиться, что обязанности гомункулуса за последние годы были сильно урезаны и на его усмотрение осталось заметно меньше, чем в недавнем прошлом. Еще два столетия назад наука даже не подозревала, что лобная кора может влиять на поведение. О биохимической основе шизофрении стало известно только в середине прошлого века. Всего 50 лет назад мы не понимали, что дислексия – это не следствие нерадивости в учебе, а результат микронарушений в коре мозга. Лишь жалких четверть века мы исследуем, как эпигенетические факторы влияют на поведение. Дэниел Дэннет, влиятельный современный философ, сказал о свободе воли, что она «достойна желания»
[493]. Если свобода воли существует, то она постепенно становится все более и более приземленной, оттого не стоит труда и желать ее – стоит ли утруждаться вопросом, что я желаю сегодня надеть: боксеры или брифы
{935}.
Теперь второй путь. Вспомним графики и таблицу, показывающие современные тенденции научных поисков. Если представить, что вот сегодня в полночь что-то произойдет и всю науку закроют и что не будет больше никаких открытий, никакой новой информации о поведении, и что все знания, какие есть, уже перед нами, тогда нам придется довольствоваться одной очевидной установкой: существуют редкие случаи серьезных биологических отклонений, которые непроизвольным образом вызывают нарушения поведения, и нам пока не удается точно предсказывать, кто подвержен этим нарушениям. Другими словами, гомункулус жив и вполне благоденствует.
А вот и третий. Если вы надеетесь, что наши знания будут приумножаться, то придете к выводу, что либо свободы воли нет вообще, либо придется перемещать гомункулуса во всё более крошечные резервации. Но как бы то ни было, все сходятся на том, что люди из будущего, оглядываясь на «деяния» нас сегодняшних (как и мы сегодняшние оглядываемся на кровопускание, лечение пиявками, трепанацию черепа или еще дальше, в XV в., на занятых делом специалистов по ведьмам), скажут, качая головами: «Боже, как же они мало знали и сколько вредного понаделали!»
У археологов есть замечательное правило, отражающее их смирение перед будущим. Когда ведутся раскопки, археологи прекрасно отдают себе отчет, что научные потомки придут в ужас от их топорных, примитивных методов исследований. Поэтому большую часть раскопа они оставляют нетронутой, пусть подождет более искусных археологов будущего. Вот, к примеру, изумительный факт: за 40 лет раскопок знаменитой терракотовой армии династии Цинь на поверхность поднято менее 1 % всех артефактов!
Однако те, кто выносит судебные решения, не могут позволить себе такую роскошь, как ждать столетие-другое, пока мы полностью не поймем биологию поведения. Но по крайней мере стоит поучиться у археологов смирению и скромности, тому внутреннему пониманию, что нельзя допускать необратимых действий.
А что же нам делать сейчас? Да ничего особенного (мне легко говорить, глядя на мир юриспруденции из безопасного далека собственной лаборатории): по-видимому, возможны всего три действия. Первое – совсем несложное, другое – трудное, но осуществимое, а вот третье – практически невыполнимое.
Начнем с простого. Если из уголовного законодательства исключить свободу воли, то придется остановиться на глупом, бессмысленно дерзком решении выпустить на волю всех преступников и пусть себе разгуливают на свободе и сеют на улицах ужас и хаос. Лучше сразу выбросить это решение в помойку – ни один здравомыслящий человек, отрицающий свободу воли, не станет утверждать, что преступников нужно отпускать потому, что «виноват», например, дефект лобной коры, или потому, что признаки, свойственные преступникам, возникли в ходе эволюционных адаптаций, или потому, что… Людей нужно защищать от опасных личностей. Таким нельзя разрешить просто так шататься по улицам, они же подобны автомобилям с испорченными тормозами. Помогайте этим людям, если можете, а если не можете и они все еще представляют опасность – отправляйте на Остров сломанных игрушек, и пусть они живут там. Джош Грин и Джонатан Коэн выразились на этот счет совершенно точно: «Для законодательства нейробиология не меняет ровным счетом ничего и при этом меняет все». Нейробиология и вся остальная биология не меняют ничего в том смысле, что закон должен всегда и везде защищать граждан от опасных индивидов
{936}.
