Если феномен Свои/Чужие перевести в термины морали, то «трагедия морали чувства общности», как ее назвал Грин, окажется не чем иным, как борьбой разных групп за право считать свои культурные нормы «правее».
Я изложил здесь суть этого конфликта беспристрастным языком интеллектуальных описаний. А теперь для сравнения попробую рассказать то же самое, но по-другому.
Скажем, я решаю, что хорошо бы проиллюстрировать культурный релятивизм картинками, т. е. наглядно показать, как одна культура считает нормой то, что для другой невыносимо. «Поищу-ка, – думаю я, – фотографии южноазиатского рынка, где продается собачье мясо; большинству читателей, как и мне, станет жалко собак». Итак, план есть. Открываю Google – и в течение нескольких часов сижу, приклеенный к монитору, на котором, замерев от ужаса и жгучей жалости, рассматриваю картинку за картинкой: вот собак везут в клетках на рынок, вот их забивают и разделывают, вот их готовят, продают, вот фотографии людей, выполняющих свою обыденную работу, нечувствительных к виду клеток, набитых десятками измученных собак.
Я представляю себе собачий ужас, и как им жарко, и как хочется пить, и их боль. Я думаю: «А как же доверие, ведь эти собаки доверяли людям?» – и в воображении тут же всплывают их страх, оторопь, растерянность. Я думаю: «А если бы это была моя собака? Которую я люблю? Которую любят мои дети?» Сердце у меня колотится, я понимаю, что уже ненавижу тех людей, всех, всех до одного, и их культуру тоже ненавижу.
Потом мне потребуются поистине титанические усилия для внутреннего согласия с неоправданностью этих ненависти и презрения, для признания, что они суть всего лишь продукт моей моральной интуиции, что среди моих действий тоже есть такие, которые вызовут совершенно аналогичную реакцию у жителей каких-то других стран. А ведь у того далекого работника собачьего рынка гуманность и нравственность ничем не хуже моих, и если бы мне случилось родиться в его стране, то я бы сейчас естественным образом поддерживал его взгляды.
Трагедия морали чувства общности трагична именно в силу Нашей пламенной внутренней убежденности, что Они глубоко неправы.
В целом культурные институты, имеющие отношение к морали, – религия, национальное самосознание, этническая гордость, дух коллективизма – склоняют нас, пастухов-единоличников, поступать самым лучшим и благородным образом перед лицом трагедии общин. Мы становимся менее эгоистичными в ситуации конфликта Я и Мы. Но стоит обстоятельствам поместить нас перед дилеммой Мы или Они, как самое худшее в нас выходит на поверхность.
Понимание дуальности процесса принятия морального решения помогает избежать этих двух описанных типов трагедий.
В контексте Я/Мы моральная интуиция общая, и, полагаясь на нее, мы продвигаем в хор Наших голоса просоциальных качеств. Исследование Грина, Дэвида Рэнда с коллегами из Йельского университета раскрыло именно эту сторону процесса. Участники эксперимента играли один раунд игры «Общее благо», которая моделировала трагедию общин
{805}. Респондентам давалось разное время для принятия решения о количестве денег, которое они вносят в общий котел (или оставляют себе в ущерб остальным). Чем меньше времени отводилось на решение, тем больше игроки сотрудничали. То же самое происходило, если игроков заранее настраивали на интуитивное решение (им предлагали вспомнить моменты, когда интуиция приводила к хорошему решению, а тщательное обдумывание вело к неудачному) – опять же уровень кооперации повышался. И наоборот, попросите игроков «хорошенько подумать», прежде чем решить, или настройте на логику, а не на интуицию, и они поведут себя более эгоистично. Чем больше дается времени на обдумывание, тем скорее человек запустит логическую цепочку вроде: «Да-да, коллективное сотрудничество это хорошо… но конкретно сейчас по такой-то, такой-то и такой-то причине я могу не вкладываться»; авторы называют ее «рассчитанная жадность».
Что случится, если за игровой стол сядут люди абсолютно разные, настолько разные, что не за что и зацепиться хоть для какого-то комфорта узнавания? Такого исследования, конечно, не было (да и трудно себе подобное представить), но мы с уверенностью предскажем, что интуитивные решения будут окрашены простым, не ограниченным никакими внутренними конфликтами эгоизмом. Ксенофобия издает громкий сигнал тревоги: «Чужие!» – и немедленно включает бессознательное: «Не доверяй!»
Наша интуиция играет нам на руку, мгновенно решая проблемы конфликта на уровне Я/Мы в пользу щедрости и просоциальности: эволюционный отбор отточил процесс кооперирования, научив нас распознавать маркеры типа зеленой бороды
{806}. В контексте конфликта Я/Мы формализация и регуляция просоциальности (т. е. переключение на уровень сознания с уровня ощущений) может привести к обратным результатам и даже нанести вред. Именно это подчеркивал Сэмюель Боулз
[431].
Совсем другое дело, когда перед нами встает дилемма Мы/Они, Свои/Чужие. Тут нам хорошо бы как можно крепче держать интуицию в узде. В такой ситуации было бы здорово думать, рассуждать, задавать вопросы; вставать на точку зрения других, пытаться угадать их мысли, представлять себе их чувства; сейчас лучше превратиться в жесткого прагматика и утилитариста-стратега. Потом выдохнуть – и подумать еще раз
[432].
