Параллельно с Грином вели изыскания нейробиолог Джон Оллман из Калифорнийского технологического института и историк науки Джеймс Вудворд из Питтсбургского университета. Они изучали нейробиологические основы ключевого явления – утилитаризма, который рассматривался ими как искусственный (наносной) и однонаправленный. Тот утилитаризм, о котором пока что шла речь, представляет собой упрощение как моральной интуиции, так и моральных рассуждений. На утилитарный принцип результативности (утилитарный консеквенциализм) вполне можно положиться. Да, но только пока мы думаем о близких последствиях. А ведь есть еще последствия второго ряда. И последствия с дальним прицелом. И с очень дальним прицелом. Так что теперь соберем все эти последствия и подумаем еще раз.
Логика утилитаризма дает сбой, поскольку то, что на бумаге выглядит понятной ценой здесь и сейчас (намеренно убить одного и спасти пятерых – общее благо увеличивается), превращается в сомнительную операцию, когда рассматриваешь долгосрочную перспективу. «Ну хорошо, донорские органы, отданные недобровольно, только что спасли пять жизней, но кто следующий недоброволец? А если они придут ко мне? Я как-то привязался к своей печени. И вообще, что они дальше придумают?» Скользкая дорожка, очерствение, неожиданные последствия, ожидаемые последствия… Если заменить такой «недальновидный» утилитаризм (Вудворд и Оллман назвали его «параметрическим» консеквенциализмом) на утилитаризм с дальней перспективой (ученые употребили термин «стратегический» консеквенциализм, а Грин окрестил его прагматическим утилитаризмом), то результаты исследований окажутся адекватнее.
Наш подход к решению проблем по типу «либо моральное рассуждение – либо моральная интуиция» сформировал некую дихотомию вроде той, что свойственна парням: или мозг работает, или инструментарий в штанах, приходится выбирать. Похожим образом перед нами стоит выбор: кому поручить принятие морального решения – миндалине или длПФК? Но на самом деле эта дихотомия искусственная, потому что наши самые лучшие стратегические решения с оценкой последствий на дальнюю перспективу мы принимаем, учитывая и интуицию, и логику. «Действительно, если я сделаю А, то быстро получу Б, и потому на первый взгляд это вроде неплохо. Но если я буду поступать так достаточно часто, то случится В, оно тоже вроде бы ничего, но вдруг В произойдет со мной? Ощущение от этого будет ужасное, да к тому же появится вероятность, что произойдет и Г, а ведь тогда многие люди почувствуют себя мерзко, и в результате этого…» Как раз вот это самое «ощущение» и «почувствуют» знакомый нам Спок отодвинет в сторону, логично и бесстрастно рассудив, что человеческие существа иррациональны и взбалмошны и что такую их специфику необходимо учитывать при оценке их действий. Отбросив цепочку логических заключений, мы почувствуем, как эти чувства будут чувствоваться. Мы возвращаемся прямо в главу 2, к обсуждению гипотезы Дамасио о соматических маркерах: когда мы принимаем решения, то прокручиваем в голове не только ленту мысленных экспериментов, но и их чувственное сопровождение – если подобное событие произойдет, как я себя почувствую? И вот эта-то комбинация и есть «цель» при принятии морального решения.
Таким образом, утверждение «Я ни за что не толкну человека под вагонетку – это неправильно» отражает работу миндалины, островка и вмПФК. «Пожертвуем одним для спасения пятерых» – действует длПФК. Но стратегический консеквенциализм с дальней перспективой требует полного включения всех этих отделов мозга. И такой ансамбль более мощный и уверенный, чем соло убежденного интуитивиста типа: «Не знаю почему, но это точно неправильно». Когда включены все упомянутые мозговые системы, когда мы прокрутили в голове и прочувствовали возможные последствия нашего выбора с учетом дальней перспективы, когда мы разобрались с информацией на входе, когда первая реакция обязательно принимается в расчет – но и не имеет права вето, – вот тогда мы знаем точно, почему что-то кажется плохим или хорошим.
Преимущества подобного взаимодействия – логики и интуиции – поднимают важный вопрос. Если вы заступник моральной интуиции, то назовете ее явлением фундаментальным и основополагающим. А если вам интуиция не по душе, то выскажетесь о ней как об упрощенной, примитивной и рефлекторной. Однако Вудворд и Оллман подчеркивали, что моральная интуиция не является ни фундаментальной, ни рефлекторной. Моральная интуиция есть конечный продукт научения; это сознательные решения, которые нам приходилось принимать так часто, что они стали автоматическими, бессознательными – вроде умения кататься на велосипеде или перечислять дни недели в прямом порядке, а не в обратном. В западном мире почти все интуитивно осуждают рабство, использование детского труда, жестокое обращение с животными. Но раньше-то было не так. Понимание ненормальности этих явлений превратилось в бессознательную моральную интуицию, во внутренний инстинкт нравственной истины только в результате интенсивных моральных рассуждений (и действий) наших предшественников в те времена, когда бытовая моральная интуиция среднего человека диктовала совсем другое. Наш внутренний инстинкт способен учиться новым правилам интуиции.
Быстро и медленно: две отдельные проблемы – «Я/Мы» и «Мы/Они»
Контраст между мгновенным, бессознательным моральным интуитивизмом и сознательным, последовательным моральным рассуждением находит отражение еще в одной важнейшей области знаний и является темой великолепной книги Грина 2014 г. «Общинная мораль: Эмоции, рассуждения и пропасть между нами и ними» (Moral Tribes: Emotion, Reason, and the Gap Between Us and Them)
{804}.
Грин начинает с рассказа о т. н. трагедии общин. Пастухи приводят овец на общинный выпас. Овец так много, что пастбище может оказаться полностью вытоптанным, если люди не уменьшат размер отары. А трагедия состоит в том, что если пастбище действительно общее, то и мотивации для сотрудничества нет в принципе: либо ты оказываешься в дураках, будучи единственным готовым поступиться собственными интересами, либо получаешь на халяву прибыль от уступок всех остальных, сам оставаясь в сторонке от коллективных усилий.
В этом свете понятно, что очень трудно запустить процесс кооперации и потом поддерживать его среди толпы «некооператоров» – это подробно разбиралось в главе 10 на примерах у разных социальных видов; также говорилось, что эта проблема решаема (запомним – продолжение в последней главе). Определяя данную ситуацию в терминах морали, скажем, что предотвращение трагедии общин требует от членов групп нестяжательства; перед нами встает конфликт Я/Мы.
Но Грин очерчивает границы еще одного типа трагедии. Представьте, что у нас есть две группы пастухов и у каждой группы свое представление о выпасе. Одна группа считает, что пастбище должно оставаться в коллективном пользовании всей общины, а другая – что угодья нужно разделить на земельные участки и отдать в индивидуальное пользование, отделив их друг от друга высокими заборами. Другими словами, налицо взаимоисключающие взгляды на использование земли.
Опасность и драматизм ситуации заключаются в том, что каждая из групп вооружена абсолютно обоснованным, логическим доказательством правильности именно своего решения, и оно кажется настолько верным, что приобретает весомость моральной «правоты». Грин виртуозно пользуется двойным смыслом слова «право» – иметь «право» и быть «правым». Каждая из сторон воспринимает себя правой и имеющей право поступать по-своему, и за этим ощущением правоты стоят процессы рационализации по Хайдту, когда бесформенная моральная интуиция себялюбия обрастает прочной конструкцией логических обоснований; когда право и правота подкрепляются поколениями кивающих седобородых мудрецов, убежденных в моральной безусловности Нашего решения. Каждая группа всем сердцем, искренне чувствует, что на карту поставлена самоё суть их убеждений, самоё суть их жизни, что опасно шатается нравственный фундамент их мироустройства… И все это ощущается настолько сильно, что уже не распознать за лозунгами о «праве и правоте» так хорошо нам знакомого «не знаю почему, но все должно быть именно так». Высказывание, приписываемое Оскару Уайльду, гласит: «Строгая мораль – это всего лишь наше отношение к тем людям, которые нам не нравятся».
