Вот мое мнение: объяснение нужно искать в том факте, что экономические игры задействуют очень специфический аспект неестественной просоциальности. Мы привыкли считать рыночные взаимодействия самыми сложными из человеческих отношений; мы будто бы отыскали общий эквивалент всему разнообразию человеческих потребностей и желаний в виде абстракции под названием «деньги». Но по сути рыночные отношения представляют собой обедненный вариант человеческого взаимовыгодного сотрудничества. В своей естественной форме человеческая взаимовыгода может сравниться с математикой на пальцах: этот парень – суперохотник, тот – до первого не дотягивает, но спину ему прикроет, если поблизости случится лев; эта женщина лучше всех находит орехи, вон та – разбирается в травах, а этот чудак так рассказывает байки, что заслушаешься. Мы знаем, где кто живет, колонки дебета выравниваются со временем, а если кто-то постоянно расшатывает систему, мы все соберемся и пойдем поговорить с ним по душам.
По контрасту взаимодействия внутри денежной экономики сужаются до «ты мне сейчас даешь это, а я тебе взамен даю то-то». Этакие близорукие отношения в настоящем времени, когда взаимная выгода осуществляется здесь и сейчас. Люди в малочисленных сообществах сравнительно недавно стали функционировать по подобной схеме. И не то чтобы культуры небольшого масштаба вырастали, начинали полагаться на рынок – и тут их знакомили с идеями справедливого распределения. Нет – они заново учатся справедливости в условиях, искусственно смоделированных чем-то вроде игры «Ультиматум».
Честь и мщение
Следующий аспект межкультурных различий в моральных системах касается реакции на оскорбление личности. Эта тема возвращает нас к рассуждениям из главы 9 о культах чести, известных в разных культурах практически повсеместно – от народа масаи и до населения американского Юга. Как мы видели, все эти системы уходят корнями в монотеизм, военную этику и кочевую жизнь.
Коротко напомним, что культ чести рассматривает оскорбление без ответа как первый шаг по скользкой дорожке, «берущей начало» в исконной беде скотоводов – угоне скота. Урожай у оседлого фермера украсть невозможно, а вот угнать ночью стадо – пожалуйста, и если я позволю какому-то паршивцу безнаказанно оскорблять мою семью, то завтра он угонит моих животных. В этих культурах огромный нравственный упор делается на мщение, причем по интенсивности оно должно быть как минимум равно оскорблению. В конце концов, подход «око за око» изобрели иудейские пастухи. А в результате на выходе мы получаем Хэтфилдов против Маккоев с их нескончаемой вендеттой. Такой угол зрения объясняет повышенный уровень убийств на американском Юге не городской скученностью и массовыми грабежами с насилием, а взаимоотношениями между знакомыми друг с другом людьми, когда задета честь кого-то из них. Также становится понятным, почему прокуроры и присяжные на американском Юге обычно с пониманием относятся к преступлениям чести. А еще и наказы матерей-конфедераток своим сыновьям, отправляющимся на войну: «Возвращайся с победой или в гробу». Вариант сдаться даже не рассматривается – такого позора не пережить.
Пристыженные коллективисты и виноватые индивидуалисты
Вернемся к контрасту между индивидуалистическими и коллективистскими культурами (напоминаю, что в исследованиях под «коллективистами» в основном понимаются восточноазиатские общества, а «индивидуалисты» эквивалентны западноевропейцам и североамериканцам). Различия допустимых моралью целей и средств на бессознательном уровне проходят по той же демаркационной линии. По определению, в коллективистских культурах в большей степени, чем в индивидуалистических, человек воспринимается как винтик, выполняющий некую утилитарную функцию. Кроме того, моральный императив у коллективистов падает на социальные роли и обязанности по отношению к группе, а у индивидуалистов – на права личности.
Коллективисты и индивидуалисты различаются также по тому, как в их среде поддерживаются принятые моральные нормы. Антрополог Рут Бенедикт в своей работе 1946 г. сделала вывод, что коллективисты «давят» на чувство стыда, а индивидуалисты – вины. Этот контраст исследуется в двух великолепных книгах: первая – это «Вина: Укол совести» (Guilt: The Bite of Conscience), она написана стэнфордским психиатром Герантом Качадуряном, а автор второй – «Зачем нам стыд?» (Is Shame Necessary?)
[428] – Дженнифер Джекет, эколог из Нью-Йоркского университета
{801}.
Большинство ученых, включая уже упомянутых авторов, считают стыд результатом внешней, со стороны группы, оценки, а вину – итогом внутренней оценки самого себя. Стыд требует аудитории, он связан с понятием чести. Вина же свойственна культурам с акцентом на частную жизнь, и здесь играет роль совесть. Стыд – это негативная оценка всей человеческой личности, вина, напротив, относится только к действию, поэтому можно одновременно ненавидеть грех и любить грешника. Чтобы надежно пристыдить человека, необходимо однородное общество конформистов. Действенность чувства вины требует уважения к закону. Испытывающему чувство стыда присуще желание спрятаться; чувство же вины вызывает порыв исправить промах. Стыд – это когда все хором скажут «Не хотим, чтобы ты с нами жил», а вина – когда вы сами спросите: «Как мне теперь с собой жить?»
[429]
Стоило Рут Бенедикт впервые определить разницу между виной и стыдом, как на Западе зазвучали хвастливые заявления, что стыд, мол, более примитивен, чем вина, что Запад оставил далеко в прошлом позорные колпаки, публичные порки и всякие алые буквы
[430]. Стыд – это толпа; вина – это правила, усвоенные и превращенные во внутренние личностные установки, в стандарты, законы, декреты и уставы. И все же Джекет уверенно спорит о необходимости возрождения стыда в условиях культуры Запада, только в какой-то другой, постмодернистской форме. Она считает, что особенно полезно стыдить сильных мира сего, которые не испытывают никакого чувства вины и часто избегают наказания. За примерами далеко ходить не придется, американская правовая система многим позволяет избежать суда, если они в состоянии потратить достаточно денег на адвокатов; в этом случае позор может заполнить образовавшийся вакуум. В 1999 г. в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса произошел скандал, когда полтора десятка здоровяков-футболистов с помощью подложных документов, подделанных врачебных подписей и блата организовали себе разрешения парковаться на местах для инвалидов. А результат? Что университет, что суд их просто пожурили – и не более того – как-никак привилегированная братия… Но общественное выставление их на позор все-таки сделало свое дело: выйдя из зала суда, «больные» здоровяки на глазах у прессы оказались лицом к лицу с большой группой высмеивающих их людей в инвалидных колясках
{802}.
