Зависимость морали от контекста касается во многом и языка, что уже отмечалось в главе 3
{793}. Вспомним, например, как люди придерживаются разных правил этики сотрудничества в экономической игре в зависимости от того, как ее назвали – «Уолл-стрит» или «Содружество». Обозначение результативности лекарства как приводящего к «5 %-ному летальному исходу» или «95 %-ной выживаемости» даст совершенно разную этическую программу его использования
Многое зависит и от выбора слов для обозначения разных ролей, которые люди играют в своих многочисленных группах и иерархических системах. Это продемонстрировано в чрезвычайно интересной статье, опубликованной в Nature 2014 г. Аленом Коном с коллегами из Цюрихского университета
{794}. Респондентами стали работники одного международного банка (не указано какого). Они играли в игру с подбрасыванием монетки; за правильную догадку полагалась денежная награда. И что самое важное, игра допускала жульничество (экспериментаторы имели возможность отслеживать случаи обмана).
В одной из версий эксперимента респонденты сначала заполняли анкету с обыденными вопросами об их повседневной жизни (например, «сколько часов в неделю вы смотрите телевизор?»). Уровень жульничества участников, заполнивших подобную «обыденную» анкету, был принят за базовый.
В другой версии анкета содержала вопросы на тему работы испытуемых в банке. Это настраивало участников эксперимента подсознательно думать о банковской деятельности (скажем, если их просили вписать недостающие буквы в слово «_ _окер», то им скорее приходил в голову «брокер», а не «джокер»).
Итак, респонденты были погружены в свою профессиональную роль. И тогда уровень жульничества в игре вырос на 20 %. А когда тестировали людей из других сфер деятельности (производственников, например) и настраивали их на мысли либо об их профессии, либо, для сравнения, о финансовом мире, то показатели жульничества в игре были сходными. То есть получается, что банковские служащие носят в себе два разных набора этических норм, касающихся обмана (один – для банка, а другой – для остального мира), и бессознательный прайминг отсылает к одному из наборов
[425]. Познай самого себя. Особенно в контексте разных обстоятельств.
«Но это же совсем другой случай»
Контекстуальная зависимость морали принципиальна еще в одной области.
Бессердечный социопат, который считает нормальным грабить, убивать, калечить и насиловать – это просто ужас. Но самые чудовищные поступки совершали люди совсем другого плана, а именно мы сами, большинство из нас – когда мы говорим, что, конечно, так поступать непозволительно, но вот в этих конкретных обстоятельствах для меня можно сделать исключение.
Мы задействуем разные нейронные контуры, когда оцениваем наши собственные нравственные прегрешения (сильная активация вмПФК) и когда оцениваем других (тут интенсифицируются островок и длПФК)
{795}. И мы систематически даем разные оценки себе и другим, ставя себя в привилегированное положение, если дело касается морального порицания. Почему? Частью это в некотором роде явление самопомощи; иногда под маской лицемера скрывается лицемер. Различия в оценке себя и других могут отражать разницу в эмоциях, которые участвуют в анализе действий. Слабости остальных вызывают в нас злость и возмущение, а их нравственные достижения – чувство соперничества и вдохновение. Наши же собственные ошибки будят стыд и вину, а моральный триумф пробуждает гордость.
Аффективный аспект самооправдания проявляется особенно явно, когда мы находимся в состоянии стресса
{796}. Если участника эксперимента поставить в такую ситуацию, он будет принимать более эгоистичные решения, включать рационализацию при рассмотрении эмоциональных нравственных дилемм; с меньшей вероятностью он станет полагаться на здравый смысл – но только в том случае, если оценки требует собственная моральная проблема. Более того, чем сильнее глюкокортикоидный ответ на стресс, тем явственнее этот эффект.
Самопотакание отражает и ключевой когнитивный факт: себя мы судим по внутренним намерениям, а других – по действиям
{797}. Поэтому рассуждения о собственных прегрешениях включают в себя всю полноту информации о смягчающих обстоятельствах. Тут мы будто бы опять говорим про Своих и Чужих: Чужие совершают проступок просто потому, что они плохие, а Свои – потому, что обстоятельства так сложились; что же касается Меня, то Я – это самое средоточие Своих с самыми глубокими знаниями о внутреннем состоянии. Таким образом, на интеллектуальном уровне у человека не возникает никаких нестыковок или ощущения себя лицемером, и он с готовностью распознает за проступками внутренние душевные порывы. Просто это гораздо легче сделать, если проступок совершен им самим.
Последствия данного явления огромны. Вдобавок к этому стремление оценивать себя мягче, чем других, не поддается логической рационализации сдерживания. Как писал Ариели в своей книге: «Обман не сдерживается страхом; ограничением служит только то, насколько мы способны оправдать свой обман в собственных глазах».
Культурный контекст
Итак, люди выдают разные моральные суждения об одном и том же эпизоде в зависимости от того, судят ли они себя или других, какая из их социальных ролей выходит на передний план, какие речевые формулировки используются, насколько психологически далеко намерение отстоит от результата; здесь также имеют значение уровень гормонов стресса, чувство голода и даже зловоние в помещении. Вспомнив главу 9, мы не удивимся, что принимаемые моральные решения существенно меняются от культуры к культуре. Что для одних – священная корова, то для других – обед, и вокруг подобных разногласий могут кипеть отчаянные страсти.
