Иногда и другие приматы выказывают тенденцию к справедливости, когда им самим это ничего не стоит. Вот уже знакомые нам капуцины. Капуцин-1 выбирает, получат ли он и его напарник по зефиринке или ему – зефир, а приятелю – противный сельдерей. Чаще капуцины выбирают зефир для обоих
[420]. Похожим образом выбор по принципу «уважай другого» демонстрируют игрунки. В эксперименте с ними первая особь ничего не получает, а только указывает экспериментатору-человеку, давать ли партнеру сверчка (заметим, что у шимпанзе выбор «уважай другого» в ряде исследований не выявляется)
{787}.
Очень интересное свидетельство о присутствии чувства справедливости у животных обнаружилось в небольшом сопутствующем исследовании Броснан и де Вааля. Вернемся к двум обезьянам, получившим по огурцу за работу. Неожиданно в следующем раунде одной из них дают виноград. Как мы видели, «награжденная» огурцом обезьяна после этого отказывается сотрудничать с человеком. Но что самое поразительное – получившая виноград часто отказывается тоже.
И что это? Солидарность? Или «я же не штрейкбрехер какой-нибудь»? Или личный интерес, основанный на необычайно прозорливом предугадывании последствий гнева обделенного? Мол, поскреби альтруиста-капуцина – и найдешь лицемера? Другими словами, это те же вопросы, которые можно задать про человеческий альтруизм.
Так или иначе, но с учетом ограниченных логических способностей у обезьян все описанные выше результаты подтверждают действенность социального интуитивизма. Де Вааль предлагает сделать еще более смелые выводы: человеческая нравственность старше культурных институтов, древнее законов и проповедей. То есть человеческая мораль не божественно запредельна (наблюдаем выход духов и божеств из правой кулисы), а скорее по-человечески «предельна»
{788}.
Мистер Спок и Иосиф Сталин
Многие философы, размышляющие о нравственности, верили, что моральное суждение не только строится, но и обязано строиться на логических рассуждениях. Для фанатов упоминавшегося уже Спока из «Звездного пути» это утверждение само собой разумеется: ведь эмоциональная компонента морального интуитивизма выносит на поверхность сентиментальщину, самолюбие и мещанскую узость. Но было сделано одно открытие, которое удержит нас от поспешных выводов.
Родственникам мы отводим в жизни особое место. Глава 10 предоставляет доказательства этому. Да и любой социум тоже. Так думал и Иосиф Сталин про Павлика Морозова, предавшего своего отца. Так считает и большинство американских судов, которые де-факто или де-юре отказываются принимать свидетельства допрашиваемых против собственных детей или родителей. Родственники – это особая статья. Но не для тех, у кого нарушен социальный интуитивизм. Как уже говорилось, люди с поврежденной вмПФК принимают абсолютно прагматичные, неэмоциональные моральные решения. А по ходу дела они совершают нечто такое, что всеми – от клона дрожжей до Дяди Джо
[421] и норм доказательного права штата Техас – будет признано морально сомнительным: такие люди с одинаковой готовностью пожертвуют что родственником, что чужаком в знакомом нам сценарии «спасти пятерых, пожертвовав одним»
{789}.
Неправильно думать, что эмоциональная и социальная интуиция представляет собой первобытное болото на блестящем пути достижений человеческой логики. Напротив, из эмоциональной и социальной интуиции вырастают те несколько моральных суждений, с которыми готово согласиться практически все человечество.
Контекст
Итак, социальная интуиция играет огромную роль в процессе принятия моральных решений. Стоит ли нам опять начинать дебаты на тему «Что важнее – логика или интуиция?». Это было бы глупо, особенно учитывая, что они перекрываются. Представим, к примеру, ситуацию, когда забастовщики прекращают работу, протестуя против несправедливой зарплаты. Можно истолковать это событие с позиций Колберга: постконвенциональный уровень морального развития в действии. А можно применить гипотезу социальных интуитивистов а-ля Хайдт: у восставших чувство справедливости оказывается весомее уважения к власти.
Чем препираться по поводу сравнительной значимости логики и интуиции, давайте лучше зададимся вопросом: какие обстоятельства вынуждают нас склоняться к логике, а какие – к интуиции? И могут ли решения в результате этого оказаться разными?
Как мы помним, еще в студенческий период Джош Грин вместе с коллегами положил начало «нейроэтике»; она выросла как раз из этих вопросов, которые виделись им как ступень к более общей проблеме «оправдывает ли результат/цель средства?». В качестве отправной точки они использовали дилемму вагонетки. У вагонетки отказали тормоза, она мчится по рельсам и вот-вот толкнет и погубит пять человек. Правильно ли будет сделать нечто, что спасет пятерых, но убьет при этом еще кого-то одного?
Люди обсуждали подобные проблемы со времен Аристотеля
[422]; Грин с коллегами подключил нейробиологию. Испытуемые решали этическую задачу вагонетки, находясь в нейросканере. Участникам эксперимента предлагали принципиально обдумать два сценария. Сценарий 1. Вот несется вагонетка без тормозов. Пять человек обречены. Нажмете ли вы на рычаг, чтобы отправить тележку на другой путь, где погибнет только один человек (это изначальный сценарий)? Сценарий 2. Все то же самое. Но теперь: толкнете ли вы человека на рельсы, чтобы остановить вагонетку?
{790}
