Отвращение при размежевании объясняет некоторые индивидуальные различия в степени этого разделения на Мы и Они. У людей с сильно выраженным негативизмом по отношению к иммигрантам, иностранцам, группам с социально аномальным поведением низкий порог межличностного отвращения (т. е. им трудно заставить себя надеть одежду Чужого или сесть на еще теплый стул, с которого только что встал кто-то из Них)
{639}. Мы вернемся к данным этого исследования в главе 15.
Некоторые Чужие кажутся уморительными, т. е. являются предметом насмешек, сарказма, неприязни, их дразнят
{640}. Когда такие аутсайдеры передразнивают членов Нашей группы, то это оружие слабых, способ уколоть сильных и заглушить горечь подчиненного положения. Когда же члены Нашей группы дразнят аутсайдеров, это делается для того, чтобы укрепить негативные стереотипы и упрочить иерархию. В соответствии с этим людям с высокой ориентацией на социальное доминирование (которые одобряют иерархию и групповое социальное неравенство) с большей вероятностью понравится подшучивание над Чужим.
Чужие часто видятся как люди более простые, с незатейливыми эмоциями, они, как представляется, хуже чувствуют боль, и общество у них более однородное. Дэвид Берреби
[353] в своей великолепной книге «Мы и Они: Наука самоидентификации» (Us and Them: The Science of Identity) дает этому поразительный пример. Он показывает, что у любой элиты, будь то античный Рим, средневековая Англия, императорский Китай или довоенная Америка, существует стереотипное оправдание рабства: раб – человек простой, наивный, не способный к самостоятельной жизни
{641}.
Основные положения эссенциализма состоят в том, что Они представляются однородной массой безликих единиц, и если Мы являемся отдельными характерами, то каждый из Них воспринимается как неотличимая от других незыблемая и примитивная сущность. Такой образ мыслей подогревается длинной историей напряженных отношений с Чужими: «Так всегда было, значит, будет так и дальше». Вследствие подобных идей и ограничиваются контакты с Чужими: ведь чем больше контактов, тем больше накапливается примеров, опровергающих стереотипы. Но ограниченность контактов в принципе не так существенна, что видно из взглядов эссенциалистов на противоположный пол
{642}.
Таким образом, мы видим Чужих в определенном свете: они злобные и страшные, отвратительные и отталкивающие, примитивные и одинаковые.
Думать о Чужих и чувствовать Чужих
Насколько наши мысли о Чужих являются попыткой рационализировать и объяснить наши чувства по отношению к ним? Вернемся к взаимодействию между разумом и эмоциями.
Размежевание Мы/Они легко поддается интеллектуальному объяснению. Джон Джост из Нью-Йоркского университета изучил один из аспектов этой проблемы: он рассмотрел, какими интеллектуальными кульбитами сильные мира сего оправдывают существующее неравенство. Интеллектуальная гимнастика используется и в тех случаях, когда негативное мнение о стереотипных Чужих должно как-то учесть ту или иную привлекательную знаменитость из Них, или хорошего соседа из Чужих, или Чужого, который спас вашу задницу: «Ну да, этот Чужой совсем другой» (за чем, без сомнения, последует похвала себе за широту взглядов)
{643}.
Некая умственная изворотливость требуется, впрочем, и для того, чтобы начать рассматривать всех Чужих как угрозу
{644}. Если кажется, что приближающийся Чужой сейчас вас ограбит, то это попахивает аффектом и некоторой ограниченностью ума. Но страх, что Чужие заберут у нас работу, контроль над нашими банками, испортят нам наследственность, превратят наших детей в гомосексуалов и т. д., требует уже большего – ориентированных на будущее знаний из экономики, социологии, политических наук, а также лженаук.
Таким образом, размежевание рождается из когнитивных способностей к обобщению, воображению будущего, умению делать заключения о скрытых мотивах, использованию языка для сверки этих знаний с мнениями остальных Своих. Как мы видели, другие приматы не только убивают Чужих особей, но и имеют негативные ассоциации с Чужими в целом. Тем не менее ни один примат не убивает во имя идеологии, теологии или эстетики.
Конечно, рассудочная деятельность, обслуживающая размежевание, важна, но в основе его лежат эмоции и бессознательные, автоматические процессы
{645}. Как писал Берреби, «разделение на стереотипы не есть результат ленивого сознания, которое ищет коротких путей. Оно вообще не имеет отношения к сознательному осмыслению». Бессознательный автоматизм порождает заявления вроде: «Не знаю почему, но то, что Они делают, – плохо, и все тут». Работа Джонатана Хайдта из Нью-Йоркского университета показала, что в подобных обстоятельствах мыслительный процесс является оправдательной рационализацией эмоций и интуитивных движений постфактум, ведь нужно убедить себя, что вы и вправду разобрались, что к чему.
Автоматизм размежевания виден по той скорости, с которой включаются миндалина и островок: мозговой аффект предшествует осознанию, а иногда до осознания дело вообще не доходит, как это происходит при подсознательном восприятии стимулов. Еще одно указание на эмоциональную природу размежевания – ситуации, когда никто не знает первопричины предубеждения. Пример – история каготов, небольшого сообщества, живущего во Франции: гонения на них начались еще в XI в. и продолжались аж до XX
{646}. Каготов выселяли за пределы деревень, заставляли одеваться определенным образом, сидеть отдельно от всех в церкви, доверяли им только тяжелую физическую работу. А ведь они никак не отличались ни внешне, ни по религиозным убеждениям, ни по языку и акценту, ни по именам; никто не знает, почему они стали париями. Может быть, они были потомками арабских солдат периода мавританского владычества в Испании и поэтому их считали ниже христиан. А может быть, они были первыми христианами и дискриминацию запустили не-христиане. Никто не знает, как именно нагрешили предки каготов. Никто также не сможет распознать кагота вне определенной коммуны. Во время Французской революции каготы сжигали документы, уничтожая свидетельства своей групповой принадлежности.
